В детстве, когда я злилась, я утыкалась носом в колени и представляла свой гнев маленькой полярной лисой, бегущей по бескрайнему снегу. Она растворялась в режущем нервы белом цвете, расчерченном цепочкой следов. Это было похоже на затихший звук кожи по стеклу.

Я просто лежала и слушала.

Мам, а ты слышала? Тогда еще гнев был. Правда, мам. Просто он растворился. Мы с тобой почти не разговаривали, ты заваливала меня книгами, чтобы я ничему не мешала – череде «папаш», воспитанию младшего братца и прочим приключениям, а я жила в страницах, которые отгибались, как фанера или театральная декорация, показывая что-то настоящее, писалась в кровать и рисовала острые снежинки. Лисица металась, задыхаясь между белоснежных страниц и северного сияния слов. Они были высокие, холодные и цветные. Ты знаешь, мам, что для меня слово «гнев» не черное и не красное? Оно иссиня-зеленое, как небо над Исландией в полярную ночь, и тихо-тихо потрескивает переливами над голубеющим льдом. То ли атмосферные разряды, то ли чей-то осторожный бег, сопровождаемый движениями аккуратного пушистого хвоста.

Полярные лисы – твари живучие.  Моя просто умело пряталась, и ощущалось, как в животе ворочаются колкие кристаллы льда, попутно задевая сердце, легкие, внутреннюю поверхность кожи. Там, наверно, были целые росписи из инея. Мне это казалось красивым – приятно же чувствовать себя украшенным, как окно в рождественскую ночь.

Я даже не могла попросить кого-то согреть себя – не было холодно. Было просто – не-тепло. Чтобы поймать лису, я представляла вокруг себя прозрачный шар. Оттуда-то точно не сбежит. Сферу можно было встряхнуть – внутри начиналась снежная буря, но весь снег оставался внутри.

Потом я поняла, что не могу разбить это стекло.

То есть не могу нормально злиться.

Одиночество. Сменяющиеся отчимы. Страх людей. Полный набор. Мам, ты где? Не кричи только, я ничего плохого не… Ремень. Толкиен. С шести лет.

Господи, возьмите кто-нибудь молоток, думала я, сворачиваясь клубочком.

Лисица смеялась и тявкала, хрипло и простуженно. Она очень хотела выжить.

Я ждала.

Больше я ничего не умела.

Ждать, слушать северное сияние, лисье приглушенное тявканье, выныривать изредка в свою комнату, брать очередную книгу, падать в нее, возвращаться снова в свою внутреннюю Исландию, снова в комнату, брать очередную книгу…

Все.