Самые уморительные моменты в книгах

[Licht 3870]

Предлагаю поделиться и посмеяться вместе...

[Licht 3870]

Предложу от себя момент из книги Дж.Даррелла "Моя семья и другие звери". Отрывок большой, поэтому скрою.
Про ДЖЕНТЛЬМЕНА, спасающего Леди.
 

Спойлер

Теперь я знал, что в жизни Кралевского, кроме любви к матери и птицам, было еще одно большое увлечение, целиком вымышленный мир, где всегда происходили удивительные и забавные события, в которых принимали участие только два главных действующих лица: он сам (герой) и какая-нибудь представительница прекрасного пола, называемая обобщенным именем Леди. Почувствовав, что я верю всем его историям, Кралевский становился все смелее и с каждым днем впускал меня чуть дальше в свой тайный рай. Все началось как-то во время перерыва между уроками, когда мы пили кофе с печеньем. Разговор зашел о собаках, и я признался в своем страстном желании иметь бульдога. Эти собаки казались мне совершенно неотразимыми в своем безобразии.
— Бог ты мой! Бульдоги! — воскликнул Кралевский. — Замечательные звери, верные и храбрые, чего, к сожалению, не скажешь о бультерьерах.

Он отхлебнул кофе и посмотрел на меня смущенным взглядом. Догадавшись, что мне полагается вызвать его на разговор, я спросил, почему он считает бультерьеров особенно ненадежными.

— Предатели! — воскликнул он, вытирая губы. — Настоящие предатели!

Кралевский откинулся на спинку стула, закрыл глаза и сложил руки как бы в молитве.

— Я вспоминаю, что однажды (много лет назад, тогда я жил еще в Англии) мне пришлось спасти некую Леди, когда на нее набросилась одна из этих зверюг.

Он открыл глаза и посмотрел мне в лицо. Увидел, что я слушаю с большим вниманием, закрыл их снова и продолжал:

— Как-то прекрасным весенним утром я прогуливался по Гайд-парку. В тот ранний час парк был совсем пустынный и безмолвный. Раздавалось только пение птиц. Я уже прошел порядочно, как вдруг услышал громкий лай. 
Голос его перешел в дрожащий шепот. Все еще не открывая глаз, он склонил голову чуть набок, как бы прислушиваясь. Это было так естественно, что я тоже вообразил, будто слышу непрерывный бешеный лай, откликавшийся эхом среди бледно-желтых нарциссов.

— Сначала я не придал этому значения, подумал, что это какая-нибудь собака вышла погоняться за белками. Потом сквозь свирепый лай я вдруг услышал крики о помощи.

Кралевский прямо застыл на стуле, лоб его нахмурился, ноздри вздрогнули.

— Я помчался туда через заросли и вдруг увидел нечто совсем ужасное.

Он остановился, провел рукой по лбу, как будто даже теперь едва мог вынести воспоминание о происшедшем. 
— Там, прижавшись спиной к дереву, стояла Леди. Юбка ее была изодрана в клочья, ноги искусаны до крови. Она старалась отогнать шезлонгом наседавшего на нее бультерьера. Собака с пеной у рта прыгала и рычала, подкарауливая удобный момент. Ясно, что силы Леди были на исходе. Нельзя было терять ни секунды.

Все еще не открывая глаз, чтобы яснее видеть воображаемую картину, Кралевский выпрямился на стуле, расправил плечи и придал своему лицу выражение насмешливого вызова, лихой отваги — выражение человека, собравшегося спасать Леди от бультерьера.

— Я поднял свою тяжелую трость и бросился вперед, громким голосом подбадривая Леди. Обернувшись на мой крик, собака сразу рванулась ко мне и страшно зарычала. Я так стукнул ее по голове, что палка моя сломалась пополам. Это, конечно, ошеломило собаку, но она все еще была полна сил. Я стоял перед нею беззащитный, а она собралась с духом, разинула пасть и прыгнула мне прямо на горло.

На лбу Кралевского выступил пот. Прервав свой рассказ, он достал носовой платок и приложил ко лбу. Мне не терпелось узнать, что было дальше. Кралевский снова соединил кончики пальцев и продолжал:

— Я сделал единственно возможную вещь. Это был один шанс на тысячу, но я им воспользовался. Когда собака оказалась у моего лица, я всунул ей руку в глотку, схватил за язык и перекрутил его изо всей силы. Зубы впились мне в запястье, брызнула кровь, однако я держался упорно, зная, что на карту поставлена моя жизнь. Собака таскала меня из стороны в сторону, и так продолжалось целую вечность. Силы мои были на исходе, я чувствовал, что больше не продержусь. Но животное вдруг резко дернулось и обмякло. Я достиг цели. Собака была задушена собственным языком.

Я вздыхал от восторга. Какая замечательная история! И это вполне могло быть правдой. А если даже это не правда, все равно такие вещи должны существовать на свете. Может быть, жизнь до сих пор не представила Кралевскому случая задушить бультерьера, что ж, он его придумал, и тут я ему вполне сочувствовал. Я сказал, что считаю его очень храбрым, если он сумел вот так справиться с собакой. Кралевский открыл глаза, просиял от удовольствия при виде моего искреннего восторга и улыбкой выразил сомнение в своей храбрости.

— Нет, нет, тут дело не в храбрости, — пояснил он. — Просто Леди попала в беду, и у джентльмена не было другого выхода. Ему ничего не оставалось, бог ты мой!

Я оказался благодарным слушателем, так что уверенность Кралевского заметно возросла. Он рассказывал мне все новые и новые истории, одна поразительнее другой. Я скоро уразумел, что если искусно натолкнуть его на какую-нибудь мысль, то на следующий день появится соответствующее ей приключение, созданное за это время его воображением. Затаив дыхание, я слушал, как он и Леди оказались единственными уцелевшими душами после кораблекрушения на пути к Мурманску («Я ехал туда по делу»). Две недели они плыли вдвоем на айсберге в обледеневшей одежде и питались случайной рыбешкой или чайкой, пока их не подобрали. Заметивший их корабль мог бы свободно пройти мимо, если б не находчивость Кралевского: он использовал меховую шубку Леди, чтобы зажечь сигнальный огонь.

Меня очаровал рассказ о том, как он попал в руки бандитов в Сирийской пустыне («сопровождал Леди к гробницам»). Когда эти негодяи грозили похитить его прекрасную спутницу, чтобы потребовать за нее выкуп, он предложил себя вместо нее. Но бандиты, очевидно, сочли Леди более привлекательным заложником и отказались. Кралевский ненавидел кровопролития, но что может поделать джентльмен в подобных обстоятельствах? Он убил всех шестерых ножом, спрятанным в сапоге. Во время первой мировой войны Кралевский был, разумеется, агентом секретной службы, и его (с фальшивой бородой) забросили за вражеские линии, где он должен был связаться с другим английским шпионом и раздобыть кое-какие планы. Я не очень сильно удивился, когда вторым шпионом оказалась Леди. Их бегство (с планами) от стреляющей им вслед полицейской машины было чудом изобретательности. А кто, кроме Кралевского, рискнул бы пробраться в арсенал, зарядить все винтовки холостыми патронами и потом, когда загремели выстрелы, притвориться убитым? Я так привык к необычным рассказам Кралевского, что верил самым невероятным историям, какие он изредка рассказывал. Это его и погубило. Однажды он рассказал мне, что в юности, гуляя как-то вечером по парижским улицам, он наткнулся на огромного детину, пристававшего к Леди. Кралевский, в ком были оскорблены чувства джентльмена, не раздумывая, стукнул его тростью по голове. Человек оказался чемпионом Франции по борьбе и немедленно потребовал сатисфакции. Он предложил встретиться на площадке для борьбы и провести поединок. Кралевский согласился. День был назначен, и Кралевский приступил к тренировкам («овощная диета, постоянные физические упражнения»). Когда подошло назначенное число, он чувствовал себя в отличной форме. Противник Кралевского — судя по его описанию, и ростом и умственными способностями похожий на неандертальца — был чрезвычайно удивлен, обнаружив в Кралевском достойного противника. Они боролись целый час и все без результата, потом Кралевский вдруг вспомнил об одном приеме, которому его научил какой-то японский друг. Сделав поворот, он рывком подбросил своего мощного противника кверху, перевернул его и с силой швырнул за площадку. Бедняга пролежал в госпитале три месяца, так ему было худо. По словам Кралевского, это было достойное наказание для грубияна, посмевшего поднять руку на Леди.

Увлеченный рассказом, я спросил, не сможет ли он научить меня основам борьбы. Для меня это будет очень полезно, если я когда-нибудь встречу Леди в беде. Кралевский не выразил по этому поводу никакого восторга. Возможно, как-нибудь потом, если у нас будет побольше места, он и покажет мне некоторые приемы. Кралевский забыл об этом случае, но я о нем помнил, и в тот день, когда мы должны были строить новое жилье для Сорок, решил поговорить с ним о его обещании. Выждав за чаем удобный момент, когда общая беседа на минуту прервалась, я напомнил ему о его знаменитом поединке с чемпионом Франции. Кралевскому это совсем не понравилось. Он побледнел и поспешил перебить меня.

— На людях такими вещами не хвастают, — проговорил он хриплым шепотом.

Я охотно согласился пощадить его скромность, если он даст мне урок борьбы, покажет некоторые простые приемы.

— Хорошо, — сказал Кралевский, облизывая губы. — Я могу показать тебе несколько самых элементарных позиций. Но, знаешь, чтобы стать хорошим борцом, нужно очень много учиться.

Я обрадовался и спросил, будем ли мы бороться на веранде, на виду у всех, или же уединимся в гостиной? Кралевский предпочел гостиную. Очень важно, сказал он, чтобы нас не отвлекали. Мы ушли в гостиную, раздвинули там мебель, и Кралевский нехотя снял пиджак. Он объяснил, что основной и самый существенный принцип борьбы — выбить противника из равновесия. Для этого надо обхватить его вокруг талии и сильным рывком дернуть в сторону. Он продемонстрировал, как это делается, схватил меня и осторожно бросил на диван.

— Ну вот! — сказал он, подняв кверху палец. — Ты это усвоил?

Я ответил, что, кажется, вполне усвоил.

— Как раз то, что надо! — сказал Кралевский. — Ну, повали теперь ты меня.

Я решил не посрамить своего учителя и уж повалить так повалить его. Разбежавшись через всю комнату, я обхватил Кралевского вокруг груди, стиснул что есть силы, чтоб он не вырвался, и ловким поворотом руки швырнул на стул. К сожалению, толкнул я его недостаточно сильно. Не долетев до стула, он грохнулся на пол с таким пронзительным криком, что в гостиную сбежались все мои родные. Мы подняли бледного, стонущего чемпиона и положили на диван. Марго отправилась за бренди.

— Что же ты такое с ним сделал? — спросила мама.

Я сказал, что только следовал указаниям. Мне было сказано, чтобы я положил его на обе лопатки, я и положил. Все очень просто, я даже не понимаю, какие ко мне могут быть претензии.

— Ты не имеешь представления о собственной силе, — сказала мама. — Надо действовать осторожнее, милый.

— Ничего себе дельце сделал, — сказал Лесли. — Мог убить его.

— Я знал человека, оставшегося калекой на всю жизнь после такого броска, — охотно поделился с нами Ларри.

Кралевский застонал громче.

— Честное слово, Джерри, ты иногда поступаешь очень глупо, — сокрушалась мама. Ей, очевидно, представлялся Кралевский, прикованный на весь остаток своих дней к креслу на колесиках.

Меня раздражала эта несправедливая, на мой взгляд, критика. Я снова заявил, что вины моей тут нет. Мне показали, как надо повалить человека, и предложили проделать это. Вот я и проделал.

— Он, конечно, не думал, что ты собьешь его с ног, — сказал Ларри. — Ты мог повредить ему позвоночник. У того человека, о котором я говорил, позвоночник треснул, как банан. Очень любопытно. Он рассказывал, что у него высовывались кусочки кости…

Кралевский открыл глаза и бросил на Ларри тоскующий взгляд.

— Можно попросить у вас воды? — спросил он слабым голосом.

В это время в комнату вошла Марго с бутылкой в руках, и мы заставили Кралевского выпить немного бренди. Щеки его чуть порозовели, он снова прилег и закрыл глаза.

— Ну, если вы можете сидеть, — бодро заявил Ларри, — это хороший признак. Впрочем, ненадежный. Я знал одного художника, который свалился с лестницы и сломал позвоночник, после этого он еще ходил целую неделю, прежде чем обнаружил это.

— Да что ты говоришь! — заинтересовался Лесли. — И что же с ним случилось?

— Он умер, — сказал Ларри.

Кралевский принял сидячее положение и слегка улыбнулся.

— Может быть, вы будете настолько любезны, что позволите Спиро отвезти меня в город? Я думаю, что лучше всего показаться доктору.

 

Помню в детстве, чуть с дивана от смеха не упал, пока дочитал это.

[Эрувен 4512]

4 минуты назад, Licht сказал:

Помню в детстве, чуть с дивана от смеха не упал, пока дочитал это.

У него что ни книга или рассказ то ржёшь до упаду.)

[Ветер 8389]

Это не  у него дама села на попугая?

[Эрувен 4512]

Только что, Ветер сказал:

Это не  у него дама села на попугая?

Ага.)))

[Венцель 1514]

Цитата

Антон смотрел на яблони, на крапиву с бурьяном, на гнилой повалившийся забор, и давно забытая фраза отца, оброненная более двадцати лет назад, пробудилась в памяти:
— Ты, Антоша, русский человек. Когда поймешь и почувствуешь это, тебе станет не только легко, но чрезвычайно хорошо. Хорошо в полном смысле этого слова.
Тогда, в ранней юности, он не придал большого значения этим словам. Но теперь он почувствовал их во всей полноте.
— Я русский, — прошептал он и слезы заволокли глаза, заставив расплыться и яблони и забор, и крапиву.
— Я русский. Я тот самый, плоть от плоти, кровь от крови. Я родился здесь на этой бескрайней и многострадальной земле, загадка которой вот уже несколько веков остается неразгаданной для холодного иноземного ума. Но умом-то Россию не понять. Только сердце и душа способны справиться с этой загадкой… И я… я часть этой земли, этой загадки, этого народа. Это для меня горят багрянцем замершие подмосковные рощи, хрустит под ногами крепкий январский снежок, шелестит на теплом майском ветру нежная береста, жужжат золотые бронзовки, сгибаются под увесистыми каплями полевые ромашки, шумит вековой, одиноко стоящий на краю леса дуб. Это для меня звенит колокольчик под валдайской дугой, сверкает неистовой синевой Байкал, осыпается снег с огромных таежных кедров, кричат взмывающие в небо журавли…

Цитата

И когда осталось только выдохнуть, чтобы никогда больше не увидеть оставшегося наверху мира, что-то сверкнуло в сознании ярким золотым светом, в ореоле которого ясно и близко возникло лицо монашенки, двадцать лет назад зашедшей в их дом.
То была простая русская женщина лет пятидесяти, всю сознательную жизнь проведшая в монастыре. Сидя в горнице и запивая ключевой водой сотовый мед, она неторопливо беседовала с юным Антоном о вере, а под конец сказала слова, которые сейчас вспыхнули огненными буквами среди беспросветного холодного мрака:
— Милый мой, мы-то ладно, пожили и хватит, а вот от вас судьба Рассеи зависит. Она на вас надеется, на молодых.
И словно кто-то протянул Антону ту самую большую и добрую руку, — тьма осталась внизу, он вынырнул и жадно вдохнул ночной воздух, опьянивший его своей пряностью и теплотой.
За секунды его погружения мир дивно преобразился: яркая полная луна сияла на небе, освещая все вокруг молочным светом, мертвые доселе деревья шевелили ветвями, кусты качались, теплый ветер скользил над прудом. А на том берегу… Антон не поверил, — сияла сказочно красивая, облитая луной церковь.
Нет, нет, вовсе не мертва была она! Все так же блестел купол, светилось здание и плыл над лесом крест.
Антон взмахнул руками и поплыл к ней.
И с каждым взмахом пробуждалось в нем что-то, что невозможно высказать, а можно лишь почувствовать в сердце.
Берег приблизился…
Антон вышел на берег. Мокрый, глинистый он лежал перед церковью и назывался Русская Земля.
Антон опустился на колени, коснулся ее рукой. Она была теплой, влажной, доверчивой и благодатной. Она ждала его, ждала, как женщина, как мать, как сестра, как любимая.
Он опустился на нее, обнял, чувствуя блаженную прелесть ее тепла. И она обняла его, обняла нежно и страстно, истово и робко, ласково и властно. Не было ничего прекраснее этой любви, этой близости! Это продолжалось бесконечно долго и в тот миг, когда горячее семя Антона хлынуло в Русскую Землю, над ним ожил колокол заброшенной церкви.

В. Г. Сорокин: "Норма".

[Ветер 8389]

Я уже говорил, что обожаю О Генри - непревзойденного мастера короткого рассказа. Многие его новеллы можно просто растаскивать на цитаты. Вот, для примера:

Цитата

Дураки бывают разные. Нет, попрошу не вставать с места, пока вас не вызвали.

 

[Licht 3870]

15 часов назад, Эрувендэ сказал:

У него что ни книга или рассказ то ржёшь до упаду.)

Кстати, первая книга, которую прочел у него - это "Говорящий сверток". Кстати это еще и первое мое фэнтези)))

Спойлер

В руке Питер держал за одну ногу толстую бородавчатую зеленую жабу. Жаба была в визитке и белокуром парике и сжимала в лапе серый цилиндр. Когда Питер опустил ее, она съежилась на полу, судорожно раздувая горло и нервно следя за ними выпученными желтыми глазами.
— Вот, пожалуйста, — торжествующе проговорила Пенелопа. — Я же вам говорила, что тут шпион.
— Ничего я не шпион, — хриплым голосом возразила жаба.
— Кто же ты в таком случае? — грозно спросил Саймон.
— Я… я… как его… купец-меховщик из Владивостока. У меня, жена и шестеро ребятишек, и мне надо их содержать.
— Никакой ты не купец, — в негодовании заявил Питер.
— А что, не похож я разве на купца-меховщика из Владивостока, который еле концы с концами сводит? — плаксиво спросила жаба.
— Нисколечко, — отрезал Саймон. Жаба на минутку задумалась.
— А как насчет торговца бриллиантами, который прикатил прямехонько от зулусов, а? — Физиономия у жабы прояснилась.
— Тоже не похож, — отверг и это предложение Питер.
— А если знаменитый нейрохирург из Катманду? — с надеждой в голосе осведомилась жаба.
— Не пойдет, — ответил Саймон.
— Ладно, так и быть, скажу вам правду-матку, — задушевным тоном произнесла жаба. — Я — богатый фермер из Онтарио, хозяин молочной фермы. У меня отпуск, и я надумал проведать свою племянницу.
— Я тебе не верю, — сказала Пенелопа. — Ты шпион.
— Да не шпион я, лопни мои глаза, — запротестовала жаба. — Лопни мои глаза, мисс. Я вам говорю все, как есть, начистоту. Я вполне зажиточный торговец зерном, который путешествует инкогнито, как бы по торговым делам.
— Ты просто-напросто жаба и шпион, — сказал Питер.
— Да, и притом незадачливый шпион, жалкий, уродливый, в парике и визитке и дурацком цилиндре, — добавил Саймон.
— Ты никакого права не имеешь оскорблять мой цилиндр, — обиженным тоном заявила жаба. — В чем дело? Шикарный цилиндр! Можно смело сказать: моя лучшая маскировка, в смысле мой лучший наряд.
— Ты шпион, — повторил Питер. — Знаешь, что бывает со шпионами?
— Да не шпион я, ей-богу, — лихорадочно, запротестовала жаба. — Нельзя меня трогать, потому как я вовсе не шпион.
— Шпионов расстреливают, — заметил Саймон. — Или пытают, — добавил Питер.
— Или пытают и расстреливают, — зловеще подытожил Попугай.
— Слушайте, полегче! Зачем такие слова? — переполошилась жаба. — Слушайте, сейчас я вам выложу все как на духу. Я не хотел говорить, заметьте, но вы меня вроде как вынудили.
— Ну? — поторопил ее Саймон.
— Я — богатый-пребогатый банкир литовского происхождения, у которого жена, двое ребятишек и старенькая мамаша на иждивении, — созналась жаба, надвигая цилиндр на глаза и засовывая большие пальцы за проймы жилетки.
— Ни одному слову не верю, — сказала Пенелопа.
— Я тоже, — присоединился Попугай. — Банкир, видали вы? Да такая жаба, как ты, дважды два не сосчитает.
— А и не надо считать, — заверила его жаба. — Если ты банкир, так, лопни мои глаза, тебе ни математики, ни чего другого и ведать не требуется. Знай присматривай за чужими денежками и не отдавай нипочем, кто ни попросит, — вот и вся работа.
— Вздор! — презрительно отозвался Попугай. — Абсолютный вздор и к тому же неизобретательный. А теперь, если не скажешь нам правды, Табита поджарит тебе слегка пятки, а, Табита?
— С большим удовольствием. — Табита выпустила двадцать четыре колечка дыма и две длинные струи пламени из ноздрей.
— Ух! Слушайте, так нечестно! — Глаза жабы наполнились слезами. — Нехорошо мучить бессловесное животное. И костюм можно попортить, а я за него еще не все деньги выплатил.
— Нас это не касается, — возразил Попугай. — Скажи правду, и мы тебя не тронем.
— Ей-богу? — с надеждой спросила жаба. — А скажете: «Вот те крест, умру, если обману»?
— Да, — ответил Попугай.
— Ладно. — Жаба набрала в рот воздуху. — Я…
— Смотри — только правду, — предупредил Попугай. — Это твой последний шанс.
— Да понял уж, понял, — отозвалась жаба. — Зовут меня Этельред, мистер Жаб, без определенного местожительства.
— Шпион? — дополнил Питер.
— Ну да. То есть нет, я как бы полушпион. Понимаете, — продолжал Этельред, — это василиски виноваты. Мне не по росту было их яйца высиживать, я с них все время падал и ушибался. Тогда я и говорю их главному: «Почему бы не поручить, значит, мне то, для чего я создан?»
— Шпионить, что ли? — недоверчиво спросил Саймон. — Да из тебя же вышел бездарный шпион.
— Ты не имеешь никакого права оскорблять меня. — Этельред надулся. — Из меня вышел бы шпион что надо, просто я не успел пройти полный курс.
— Какой курс? — поинтересовался Питер.
— Курс заочного обучения, — пояснил Этельред. — Я только до маскировки дошел и до иностранных акцентов, а тут василиски и говорят: «Слушай, а ну быстрее скачи в Кристальные пещеры, разведай, что там затевает Ха-Ха». Спровадили меня в два счета, я даже невидимые чернила не захватил.

Жаб, полушпион-полубомж. Ну милота же)))

14 часов назад, Венцель сказал:

В. Г. Сорокин: "Норма".

Уважаемый @Венцель, Вы пошляк)))
Я читал-читал и все не мог въехать, что тут смешного, пока не дочитал до конца. 

[Венцель 1514]

Цитата

(...) Жаль тоже, что при всей своей энергии и решимости протестовать, -- которую она уже раз доказала, -- у ней всё еще как будто мало самостоятельности, так сказать, независимости, мало отрицания, чтобы совершенно оторваться от иных предрассудков и... глупостей. Несмотря на то, она отлично понимает иные вопросы. Она великолепно, например, поняла вопрос о целовании рук, то есть что мужчина оскорбляет женщину неравенством, если целует у ней руку. Этот вопрос был у нас дебатирован, и я тотчас же ей передал. Об ассоциациях рабочих во Франции она тоже слушала внимательно. Теперь я толкую ей вопрос свободного входа в комнаты в будущем обществе.
   -- Это еще что такое?
   -- Дебатирован был в последнее время вопрос: имеет ли право член коммуны входить к другому члену в комнату, к мужчине или женщине, во всякое время... ну и решено, что имеет...
   -- Ну а как тот или та заняты в ту минуту необходимыми потребностями, хе-хе!
   Андрей Семенович даже рассердился.
   -- А вы всё об этом, об этих проклятых "потребностях"! -- вскричал он с ненавистью, -- тьфу, как я злюсь и досадую, что, излагая систему, упомянул вам тогда преждевременно об этих проклятых потребностях! Черт возьми! Это камень преткновения для всех вам подобных, а пуще всего -- поднимают на зубок, прежде чем узнают, в чем дело! И точно ведь правы! Точно ведь гордятся чем-то! Тьфу! Я несколько раз утверждал, что весь этот вопрос возможно излагать новичкам не иначе как в самом конце, когда уж он убежден в системе, когда уже развит и направлен человек. Да и что, скажите пожалуйста, что вы находите такого постыдного и презренного хоть бы в помойных ямах? Я первый, я, готов вычистить какие хотите помойные ямы! Тут даже нет никакого самопожертвования! Тут просто работа, благородная, полезная обществу деятельность, которая стоит всякой другой, и уже гораздо выше, например, деятельности какого-нибудь Рафаэля или Пушкина, потому что полезнее!
   -- И благороднее, благороднее, -- хе-хе-хе!
   -- Что такое "благороднее"? Я не понимаю таких выражений в смысле определения человеческой деятельности. "Благороднее", "великодушнее" -- всё это вздор, нелепости, старые предрассудочные слова, которые я отрицаю! Всё, что полезно человечеству, то и благородно!
   Я понимаю только одно слово: полезное! Хихикайте как вам угодно, а это так!
   Петр Петрович очень смеялся. 

Достоевский: "Преступление и наказание".

[Lara 7570]

Стивен Фрай "Гиппопотам". Давно я так не смеялась). Помню, загрузила аудиокнигу и включила на работе. Но пришлось выключить, ибо хохотала до слез.

Ну тут для примера абсолютно любой отрывок из книги взять можно).

Spoiler

Если вы человек порядочный, ну хотя бы наполовину, вас, вероятно, откуда-нибудь да выгоняли… из школы, из совета директоров, из спортивной команды, из комитета по присуждению премий, из клуба, из секты сатанистов-растлителей, из политической партии… откуда угодно. Стало быть, вам знакома та буйная радость, что вскипает в человеке, когда он вылетает из кабинета директора школы, опустошает свой шкафчик в раздевалке или сметает со своего письменного стола листки промокашки.

 

[Ветер 8389]

14 минут назад, Lara сказал:

тут для примера...

Ты знаешь, мне кажется, что в этом отрывке Фрай несколько идеализирует. Нет?

Мне нравится ещё вот кусок из "Движущихся картинок" Терри Пратчетта:

Цитата

– У парня сейчас любовь, – объяснил Гаспод. – Это штука заковыристая.
– Я знаю, что такое любовь, – сочувственно промолвил Кот. – Это когда в тебя старыми башмаками швыряют и холодной водой с балконов обливают.
– Старыми башмаками? – хихикнула Мышь.
– Лично со мной, когда я влюблялся, обращались именно так, – хмуро проговорил Кот.
– У людей все иначе, – туманно заметил Гаспод. – Башмаками никто не швыряет и водой не поливает. Но в ход идут цветы, а потом всякая грызня, брань... Ну и так далее...

 

[Lara 7570]

10 minutes ago, Ветер said:

Ты знаешь, мне кажется, что в этом отрывке Фрай несколько идеализирует

Кого? Персонажа?

[Ветер 8389]

Только что, Lara сказал:

Кого? Персонажа?

Картину чувств.

[Lara 7570]

9 minutes ago, Ветер said:

Картину чувств.

Тут просто надо читать произведение полностью. Главный герой относится  к миру, но в первую очередь к себе, с большой иронией. В этом отрывке он говорит о своем увольнении с работы. Выперли его с треском, за хамство. И он знает, что такое поведение ему не подобает. Он вроде бы пытается оправдать себя и в то же время понимает, что это слабые оправдания. Отсюда и самоирония. И потому это смешно).

[Венцель 1514]

Умберто Эко: "Как организовать работу публичной библиотеки".

Спойлер

 

Каталоги должны быть максимально диверсифицированы: один для книг, другой для газет, третий — тематический; и отдельно — каталог новых поступлений. По возможности орфография в каталоге основных фондов должна быть более архаичной по сравнению с каталогом новых поступлений: это проявляется, в частности, в написании первых букв иностранных фамилий.
Решения о распределении книг по разделам каталога библиотекари принимают сами; в выходных данных книг не должно содержаться никаких указаний на темы разделов, в которых они будут находиться.
Шифр должен быть очень сложным, со множеством буквенных и цифровых символов, так, чтобы читателю, заполняющему требование, не хватило места вписать последние, по его мнению, не самые важные несколько знаков, что даст сотруднику возможность вернуть требование с просьбой переписать его, указав весь шифр полностью.
С подачи требования до выдачи книги должно пройти как можно больше времени.
Не надо выдавать читателю больше одной книги за одно посещение.
Книги, полученные согласно читательскому требованию, нельзя выносить в справочный зал; таким образом, читатель должен разделить свою жизнь на два параллельных потока: в одном он будет читать заказанные книги, в другом — просматривать нужные ему статьи в словарях и энциклопедиях. Библиотека заботится о его здоровье: если заглядывать в две книги одновременно, от этого может развиться косоглазие.
В библиотеке не должно быть ксероксов; если все же придется завести один, для доступа к нему читатель должен будет потратить много времени и усилий, заплатить дороже, чем это обошлось бы в книжном магазине, а в итоге иметь право скопировать не более двух-трех страниц.
Сотрудник библиотеки должен видеть в читателе личного врага, отъявленного лодыря (а иначе почему он не на работе?) и потенциального книжного вора.
Штатный консультант библиотеки должен быть недоступен.
Надо принять меры, чтобы у читателя пропало желание брать книги на дом по абонементу.
Выдача книг по межбиблиотечному абонементу должна быть неосуществимой или, по крайней мере, превратиться в процесс, затягивающийся на несколько месяцев. Но лучше заранее принять меры, чтобы никто не смог узнать, какие книги хранятся в фондах других библиотек.
Исполнение предыдущей рекомендации должно сильно облегчить жизнь книжным ворам.
График работы библиотеки должен полностью соответствовать графику работы большинства учреждений, согласованному с профсоюзами: суббота-воскресенье выходные, раннее окончание рабочего дня, фиксированный перерыв на обед. Злейший враг библиотеки — студент, совмещающий работу с учебой; ее лучший друг — дон Ферранте, человек, у которого все нужные книги — дома, который поэтому никогда не докучает библиотеке, а после смерти оставляет ей в наследство все свои книжные сокровища.
Надо полностью лишить читателя возможности подкрепиться в стенах библиотеки; если же он захочет перекусить хотя бы за ее стенами, при выходе он должен оставить на хранение все выданные ему книги, а потом, успев выпить кофе, просить вернуть их обратно.
Придя в библиотеку, читатель не должен находить па прежнем месте книгу, которую оставил накануне.
Выяснить, у кого сейчас на руках исчезнувшая книга, должно быть невозможно.
В библиотеке по возможности не должно быть туалетов.
В идеале читателю надо бы закрыть доступ в библиотеку; но если он все же войдет, злоупотребив правом, которое получил согласно Декларации прав человека и гражданина (и которое, однако, еще не получило всеобщей поддержки и одобрения), то его ни в коем случае, никогда (кроме кратких визитов в справочный зал) нельзя впускать в святая святых — помещение, где на полках стоят книги.
Примечание (секретно)
Весь персонал библиотеки должен иметь те или иные физические недостатки, так как по закону государственные учреждения обязаны нанимать на работу людей с ограниченными возможностями (а в настоящий момент обсуждается законопроект о распространении этой нормы на корпус пожарных). Идеальный библиотекарь должен, во-первых, прихрамывать, чтобы после получения требования спуск в подвал и возвращение с книгами занимали как можно больше времени. Если книги надо будет доставать с полок, до которых можно добраться только по приставной лестнице высотой более восьми метров, это задание следует поручить сотруднику, у которого вместо руки протез в виде крюка — ради его безопасности. Сотрудники, у которых полностью отсутствуют верхние конечности, должны выдавать книги, держа их в зубах (это удобный предлог для того, чтобы не выдавать книги форматом больше чем в восьмую долю листа).

 

Изменено 28 мая, 2021 пользователем Венцель

[Ветер 8389]

1 час назад, Lara сказал:

Отсюда и самоирония. И потому это смешно).

Ну, может быть. Наверное, ты права, и читать нужно целиком, чтобы было понятно, что это смешно.) Я просто по себе знаю, что чувства, подобные описанным, обычно испытываешь, когда уходишь сам, а когда выгоняют, это всегда неприятно, даже если в этом виноват сам.

Швейк и собаки - это отдельная тема.)

Спойлер

Приятели опять чокнулись. Когда ещё до войны Швейк промышлял продажей собак, их поставлял ему Благник. Это был специалист своего дела. Говорили, что он покупал из-под полы у живодёра подозрительных по бешенству собак и сплавлял их дальше. У него самого случилось раз бешенство, и в Венском пастеровском институте он чувствовал себя как дома. Теперь он считал своим долгом бескорыстно помочь Швейку-солдату. Он знал всех собак в Праге и её окрестностях, а в пивной говорил шёпотом, чтобы не выдать себя трактирщику, у которого он полгода назад унёс из трактира под полой щенка таксу, дав этому щенку пососать молока из детской бутылочки с соской. Глупый щенок, видно, принял его за свою маму и даже ни разу не пискнул из-под пальто.

Благник принципиально воровал только породистых собак и мог бы стать судебным экспертом в этом деле. Он поставлял собак и на псарни и частным лицам, как придётся. Когда он шёл по улице, на него рычали собаки, которых он когда-то украл. А стоило ему остановиться где-нибудь перед витриной, как мстительный пёс закидывал лапу и опрыскивал у него брюки.

 

[Lara 7570]

24 minutes ago, Ветер said:

читать нужно целиком, чтобы было понятно, что это смешно.

Да, тут смешна не столько сама ситуация, сколько отношение к ней героя). Ему тоже неприятно, что его выгнали с работы. В солидном возрасте он остался у разбитого корыта. И в этом винить то он никого не может, кроме как себя. Вот он и прячет свои чувства за грубоватыми шутками. Но юмор у него прекрасный, хоть и язвительный). 

А про Швейка не читала, но отрывок забавный).

[Ветер 8389]

Спойлер

На Малой Стране у дворцовой лестницы приютилась маленькая пивная. Однажды в этой пивной в заднем углу в полутьме сидели двое: солдат и штатский. Наклонившись друг к Другу, они таинственно шептались. У обоих был вид заговорщиков времён венецианской республики.
— Каждый день в восемь часов утра, — шептал штатский солдату, — прислуга водит его в сквер, на углу Гавличковой площади. Но кусается, сволочь, зверски. Погладить не даётся.
И, наклонившись ещё ближе к солдату, штатский зашептал ему на ухо:
— Даже сардельки не жрёт.
— А жареную?
— И жареную не жрёт.
Оба сплюнули.
— Так что же эта сволочь жрёт?
— А чёрт её знает что! Бывают такие изнеженные да избалованные псы, что твой архиепископ.
Солдат и штатский чокнулись, и штатский опять зашептал:
— Один шпиц, который был мне до зарезу нужен для псарни у Кламовки, тоже никак не хотел брать у меня сардельку. Ходил я за ним три дня, наконец не выдержал и прямо спросил хозяйку, которая ходила с ним на прогулку, что, собственно, этот шпиц жрёт. Уж больно он красивый. Хозяйке это польстило, и она сказала, что шпиц больше всего любит отбивные котлеты. Купил я ему шницель. Думаю, это будет ещё лучше. А шпиц-то, стерва, понимаешь, на шницель даже и не взглянул, потому что это была телятина, а он, оказывается, ничего, кроме свинины, не признавал. Пришлось купить свиную отбивную. Дал я ему её понюхать, а сам бегу. Собака за мной. Хозяйка как завопит: «Пунтик! Пунтик!» Куда там твой Пунтик! Пунтик побежал за котлетой за угол, а там я нацепил ему цепочку на шею, и на следующий же день собака была на псарне у Кламовки. На груди у неё было несколько белых пятен, так я их закрасил чёрным, никто её и не узнал… Но другие собаки (а их было порядком) все хорошо шли на жареную сардельку из конины… Всё-таки лучше всего, Швейк, спросить прислугу, что эта собака больше всего любит. Ты солдат, фигурой ты вышел, — тебе она скорее скажет. Я уж один раз её спрашивал, а она на меня так посмотрела, словно колом проткнула: «А вам какое дело?» Собой-то она не больно хороша, попросту сказать — обезьяна, но с солдатом говорить станет.
— А это действительно чистокровный пинчер? Мой обер-лейтенант о другом и слышать не хочет.
— Красавец пинчер! Пальчики оближешь — самый чистокровный! Это так же верно, как то, что ты Швейк, а я Благник. Мне главное — узнать, что он жрёт. Тогда я ему дам это и приведу к тебе.

* * *
На следующий день в восемь часов утра можно было видеть, как бравый солдат Швейк прохаживался около сквера на углу Гавличковой площади. Он поджидал служанку с пинчером. Наконец Швейк дождался. Мимо него пробежал взъерошенный, шершавый, с умными чёрными глазами пёс, весёлый, как все собаки после того, как справили свою нужду. Пёс гонялся за воробьями, завтракавшими конским навозом.
Потом мимо Швейка прошла та, чьим заботам была вверена собака. Это была старая дева с благопристойно заплетёнными косичками в виде венчика вокруг головы. Она посвистывала на собаку и помахивала цепочкой и изящным арапником.

Швейк заговорил с ней.
— Простите, барышня, как пройти на Жижков?
Она остановилась, посмотрела на него — нет ли тут подвоха, — но добродушное лицо Швейка говорило ей, что этому солдату действительно нужно пройти на Жижков. Выражение её лица смягчилось, и она вежливо объяснила, как туда попасть.
— Я недавно переведён в Прагу, — сказал Швейк, — нездешний, из провинции. Вы тоже не пражанка?
— Я из Воднян.
— Так мы почти земляки: я из Противина.
Знание географии Южной Чехии, приобретённое Швейком во время манёвров в том округе, наполнило сердце девы теплом родного края.
— Так вы, должно быть, знаете в Противине на площади мясника Пейхара?
— Как не знать! Это мой брат. Его там у нас все любят. Человек хороший, услужливый, отпускает хорошее мясо и никогда не обвесит.
— Уж не Ярешов ли вы сын? — спросила дева, почувствовав симпатию к незнакомому солдатику.
— Совершенно верно.
— А чей вы, какого Яреша, того, что из Корча под Протавином или из Ражиц?
— Из Ражиц.
— Ну, как он там? Всё ещё развозит пиво?
— Развозит, как же.
— Но ведь ему уже небось за шестьдесят?
— Весной стукнуло шестьдесят восемь, — спокойно ответил Швейк. — Недавно он завёл себе собаку, и теперь ему веселей разъезжать. Собака сидит на возу. Аккурат такая собачка, как вон та, что воробьёв гоняет… Какая красивая собачка, прямо красавица!
— Это наша, — объяснила Швейку его новая знакомая. — Я здесь служу у господина полковника. Знаете нашего полковника?
— Знаю. Очень образованный господин, — сказал Швейк. — У нас в Будейовицах тоже был один полковник.
— Наш хозяин строгий. Когда недавно пошли слухи, будто нас в Сербии потрепали, он пришёл домой словно бешеный, раскидал на кухне все тарелки и меня хотел рассчитать.
— Так это, значит, ваш пёсик? — перебил её Швейк. — Жаль, что мой обер-лейтенант терпеть не может собак. Я их очень люблю. Он сделал паузу и вдруг выпалил: — Собака тоже не всё жрёт.
— Наш Фокс страсть как разборчив. Одно время и видеть не хотел мяса, но теперь опять стал его есть.
— А что он больше всего любит?
— Печёнку, варёную печёнку.
— Телячью или свиную?
— Это ему всё равно, — улыбнулась «землячка» Швейка, приняв его вопрос за неудачную попытку сострить.
Они прогуливались ещё некоторое время. Потом к ним присоединился пинчер, которого служанка взяла на цепочку. Пинчер обращался со Швейком очень фамильярно, прыгал на него и пытался хотя бы намордником разорвать ему брюки. Но внезапно, как бы учуяв намерение Швейка, перестал прыгать и поплёлся с грустным, пришибленным видом, искоса поглядывая на него, словно хотел сказать: «Значит, и меня это ждёт?»
Старая дева рассказала Швейку, что она гуляет здесь с собакой каждый день в шесть часов вечера и что она в Праге ни одному мужчине не верит. Однажды она дала в газету объявление, что хочет выйти замуж. Ну, явился один слесарь, вытянул у неё восемьсот крон на какое-то изобретение и исчез. В провинции люди куда честнее. Если уж выходить замуж, то только за деревенского, и то лишь после войны. А выходить во время войны она считает глупым: останешься вдовой, как другие, — больше ничего.
Швейк вселил в её сердце бездну надежд, сказав, что придёт в шесть часов, и пошёл сообщить своему приятелю Благнику, что пёс жрёт печёнку всех сортов.
— Угощу его говяжьей, — решил Благник. — На говяжью у меня клюнул сенбернар фабриканта Выдры, очень верный пёс. Завтра приведу тебе собаку в полной исправности.
Благник сдержал слово. Утром, когда Швейк кончил уборку комнат, за дверью раздался лай, и Благник втащил в квартиру упирающегося пинчера, ещё более взъерошенного, чем его взъерошила природа. Пёс дико вращал глазами и смотрел мрачно, словно голодный тигр в клетке, перед которой стоит упитанный посетитель зоологического сада. Пёс щёлкал зубами и рычал, как бы говоря: «Разорву, сожру!»
Собаку привязали к кухонному столу, и Благник рассказал по порядку весь ход отчуждения.
— Прошёлся я нарочно мимо него, а в руке держу варёную печёнку в бумаге. Пёс стал принюхиваться и прыгать вокруг меня. Я не даю, иду дальше. Пёс — за мной. Тогда я свернул со сквера на Бредовскую улицу и там дал ему первый кусок. Он жрал на ходу, чтобы не терять меня из виду. Я завернул на Индржишскую улицу и кинул ему вторую порцию. Когда он нажрался, я взял его на цепочку и потащил через Вацлавскую площадь на Винограды до самых Вршовиц. По дороге пёс выкидывал прямо чудеса. Когда я переходил трамвайную линию, он лёг на рельсы и не желал сдвинуться с места: должно быть, хотел, чтобы его переехали… Вот, кстати, я принёс чистый бланк для аттестата, купил в писчебумажном магазине Фукса. Ты ведь, Швейк, знаток по части подделывания собачьих аттестатов!
— Это должно быть написано твоей рукой. Напиши, что собака происходит из Лейпцига, с псарни фон Бюлова. Отец — Арнгейм фон Кальсберг, мать — Эмма фон Траутенсдорф, происходящая от Зигфрида фон Бузенталь. Отец получил первый приз на берлинской выставке конюшенных пинчеров тысяча девятьсот двенадцатого года. Мать награждена золотой медалью нюрнбергского общества разведения породистых собак. Как думаешь, сколько ему лет?
— По зубам — два года.
— Пиши — полтора.
— Он плохо обрублен, Швейк. Посмотри на уши.
— Это можно поправить. Подстрижём позднее, когда обживётся. А сейчас пёс ещё больше озлится.
Похищенный грозно рычал, сопел, метался и наконец лёг, усталый, с высунутым языком, и стал ждать, что с ним будет дальше. Понемногу он успокоился и только изредка жалобно скулил.
Швейк предложил собаке остатки печёнки, которые дал ему Благник. Но пёс даже не дотронулся до неё. Он лишь посмотрел на печёнку и окинул обоих таким взглядом, будто хотел сказать: «Я уже на этом обжёгся один раз — жрите сами!»
 

 

[Lara 7570]

Жалко собак. Не очень я люблю такие произведения. 

[Ветер 8389]

35 минут назад, Lara сказал:

Жалко собак. Не очень я люблю такие произведения. 

Видишь, это тот же случай, когда читать нужно всё.)

[Светлана Май 1590]

 По удивительному стечению обстоятельств все маги, посетившие Догеву, были убежденными вегетарианцами, – ядовито уведомил меня вампир.

– А мне плевать, из кого отбивная, – заупрямилась я. – Я хочу есть, и мой растущий организм требует мяса. Если нет куриного крылышка, пусть будет девичье бедрышко. Только прожаренное и не очень жирное. Я постою в тенечке, а ты сходи, попроси немного, тебе должны дать без очереди.

При виде Повелителя, приближавшегося энергичным шагом, разговоры и смешки стихли. Толпа подобострастно раздалась, пропуская Лёна к жаровне. Выглядело это так, словно у питейного заведения материализовался один из богов, оставил громы с молниями на входе и спросил кружку пива и воблу. Каприз божества незамедлительно удовлетворили.

– Девичьи бедрышки кончились, – сообщил Лён, торжественно вручая мне вертел с несколькими кусочками сочного мяса, нашпигованного чесноком и переложенного луком. – Ты не возражаешь против бараньей вырезки? Отлично. А в кармане у меня лежит хлеб. Правда, он там давно лежит… Подержи мою порцию.

Освободив руки, Лён извлек из кармана нечто в тряпице, на которую мы оба воззрились с нескрываемым ужасом. По всей видимости, в далеком прошлом, еще до ледникового периода, этот жуткий блин представлял собой ломоть ржаного хлеба, уже тогда несвежего. Пыль столетий оседала на памятниках искусства, могущественные цивилизации возникали и исчезали без следа, землетрясения, наводнения и пожары периодически наносили урон сельскому хозяйству, а хлеб все лежал да лежал себе в кармане, ожидая звездного часа. И час пробил! Триумфальное явление хлеба народу вызвало самые противоречивые чувства.

– Фу! – наконец сказал Лён, немногословно выразив свое мнение по данному вопросу.

– Настоящий антиквариат, – подтвердила я. В мерцающем свете костров хлеб переливался всеми оттенками зеленого, как гномий сыр. – Давай подадим его какому-нибудь нищему.

– Настолько неприхотливые нищие долго не живут.

Я предложила скормить хлеб злейшему врагу, но Лён возразил, что это негуманно – мол, мы же не варвары, зачем так измываться над бедолагой в прогрессивный век колесования? Не отыскав достойного применения уникальному продукту, мы выкинули его в кусты и занялись поисками укромного местечка для расправы над шашлыками