Пустота

Я б бросил пить пилюли форте
От желчи, болей и камней,
Лишь бы в налаженном комфорте 
Дождаться седины корней...

Смерть приходит, мой генерал! Ровно как ожидалось: не в то время и не там, где предсказывали.

Если жажда власти порождает лишь неутолимую жажду власти, это пол беды. Настоящая беда в том, что у власти нет и не бывает хозяина. Если бы Толкиен мог избавиться от тёмного властелина, оставив только кольцо чёрной воли, но без разума, вот что было бы реалистично, и Маркес уловил это, мой генерал. Он сделал вас беспомощным, фиктивным властителем королевства скорби, в котором истинным повелителем был страх.

Жаль, нет сказок, которые бы с самого начала поведали о том, какие эти маленькие беспомощные существа, люди, созерцатели настоящего и будущего, гости своего тела. За такие бы сказки ненавидели, мой генерал, и вы бы были первым, кто приказал бы казнить рогоносца, смеющего поднять запретную тему.

Мало кто будет сочувствовать вам, мой генерал, потому что вы убийца, палач, расточитель голов и океанов и причина всех бед. Но пока вам не станут сочувствовать мой генерал, вы бессмертны, и сила в плоских руках неподконтрольна.

С семи лет я ждал, когда она умрёт. Потому что именно в семь лет пришло понимание, что это случается со всеми. Значит и со мной. В тот миг хотелось зарыдать и забыть, что она сказала.

Там был океан. Впервые что-то настолько большое, когда можно вертеть головой налево и направо, а он не заканчивался. Он уходил бесконечно далеко, и как не пытайся дотянуться воображением за горизонт, он был повсюду, и казалось небо становилось его продолжением. 

Тогда она сказала: "Люди умирают, и я умру". Мне вдруг стала ясна разница с океаном. Я – не океан, я как все, я уйду. Она заметила перемену в моем лице, и утешила: "не переживай обо мне". Глупая. Мой страх был не про нее, и не из-за того, что останусь один. 

Прошло пять лет, когда я стоял перед ней, как перед океаном. Теперь она была безбрежной, всюду. Все вещи вокруг когда то касались её. Все запахи вокруг были ее. Всё мысли вокруг были про неё. Всё вокруг говорило про неё. Но её самой не существовало… если не считать бледное укутанное тело-полено, вымытое и натертое гримом, словно для представления.

Меня ужасало не одиночество, а то, что оплакивая её, оплакивал маленькую смерть себя. Я почему-то знал, что больше не буду жить как жил, а значит не буду таким как был. И бесконечно жалко, что нельзя вернуться за ту грань, когда было возможным мирно наблюдать за океаном и не догадываться о смерти.

Тогда я плакал один раз на многие годы вперёд, и эти слезы не были о ком то другом. А мне хотелось бы, чтобы они были о другом. Если бы у меня кто-то умер настолько сильно, чтобы я мог страдать. По настоящему, а не как сейчас. 

Ночью много раз снились похороны неизвестной личности на которых рыдалось как в последний раз. А однажды, под яркой луной, я проснулся в поту со знанием имени и фамилии неизвестного человека, в полной уверенности, что он существовал. 

У него было странное имя и фамилие. И чего бы я не пожелал узнать, все было известно из ниоткуда. Какая-то невидимая сила писала историю внутри меня. С тех пор я не могу остановиться. 

Мы пришли на курс к Эрен Игре по писательскому мастерству, нас было всего человек шесть, хотя и тогда казалось, что это очень огромная цифра. И она говорит. Вот тема, садитесь и пишите. И если вы напишите плохо, то я гарантирую вам, она так и говорит: «я гарантирую вам, что в писательстве делать нечего». Аудитория маленькая, всего два окна, она посадила нас рядом, буквально нос к носу и говорит: «вот тема, садитесь и пишите». А мы: «что, где, зачем». А она: «ничего не знаю, вот тема, вам что ничего не сказали? Сами виноваты! Вот вам тема, никаких банальностей, сидите и пишите. Вы должны написать так, чтобы захотелось поговорить». Это было сказано тоном не предполагающим возражений. И хотя после мы ещё долго возмущались насколько она была не права, в тот самый момент никто не осмелился перечить. Тема называлась «Мой Путь».

На следующей встрече она заявила, что задание полностью провалено и никому не удалось быть оригинальным, хотя мы были уверены ровно в обратном. Мы обсуждали это несколько дней, разобрали рукописи друг друга, и мы были уверены. А это были не самые глупые люди, и одному из них было целых тридцать семь лет…, и тем не менее, она входит в ту самую аудиторию, и небрежным как бы между прочим говорит: «да, а что касается работ, они все не прошли». И кто-то из нашей группы с возмущённым видом поднимает руку, а она просто делает знак глазами и продолжает лекцию. Её страшно не любили потом.

Вот проходит время, она требует написать за двадцать минут очень короткий рассказ так, чтобы он был как можно банальнее и содержал максимум клише. На следующей лекции мы разобрали наши пробы, и Эрен с таким неподдельным интересом начинает рассматривать с большой лупой каждую микро оригинальность в текстах, что даже мы удивляемся!

Со временем я смогла понять смысл её заданий, и сегодня стараюсь относится таким же образом не только к работе, но и к жизни целиком.

Только послушайте. Скорее всего вся ваша жизнь будет банальной и ординарной по большому счёту, но что-то маленькое, узкое будет по-настоящему оригинально и ценно, даже не само по себе, а из-за контекста в котором окажется. И порой, так как только вы сможете понять этот контекст, только вы сможете насладиться красотой момента. И если вдруг…, случайно, кто-то ещё сможет, каким-то волшебным невозможным образом увидеть хотя бы что-то очень похожее на то, что видите вы…, и почувствовать тоже, что чувствуете вы…, с тех пор вы можете смело называть себя писателем. Зуб даю.

А отсюда следует единственная причина, по которой вы должны хотеть стать писателем. И если я сейчас скажу про неё, вы возненавидите меня. Поэтому я пообещаю, что сделаю это потом.

Просто представьте. У вас внезапно устраивается маленькое возгорание. И первое что вы делаете, запускаете в огонь то, что находится у вас в руках, а потом бросаете вещи вокруг. И вы не всегда отдаёте себе отчёт, является ли вещь огнеупорной или нет. Вы можете случайно бросить в огонь что-то горючее. Скармливаете образно говоря то, что он может пожать вместо вас. Вопрос: что это за стратегия и когда мы используем её в реальной жизни?

Я не могу начать писать роман пока выдуманные герои не вырастут в голове настолько, не займут так много объёма, что сами не начнут говорить за себя. И что я придумала? Я вызываю их на интервью. Мы садимся в удобной комнате, или может быть не комнате, а в лесу, или не в лесу, а у обрыва, или не у обрыва, а в пустоте, и я прошу их рассказать три истории.

Первая: история про самый стыдный поступок, история про гордость, и... Мне интересно, сможете ли вы догадаться про третью историю. Вначале они говорят глупости, врут, отвечают банальщину и делают это моим голосом. Как это победить? Я иду на улицу, нахожу первого максимально похожего человека и… просто запоминаю его лицо. А потом повторяю всё снова.

По мере того как герой начинает говорить не моим голосом, он становится более непредсказуемым, оригинальным, вызывающим удивление и желание его понять. И когда его голос становиться максимально ясным и начинает звучать в самое неподходящее время, будь то во время завтрака, во время прогулки, встречи, я спрашиваю третью историю: про одиночество. И как правило, с первого раза никто не отвечает. Но я пытаюсь снова и снова, ведь до тех пор, пока они не расскажут эту самую главную историю, ничего нельзя считать настоящим. Почему я так думаю? Вот!

А теперь снова представьте: маленькое возгорание и вы не бежите за огнетушителем, не звоните пожарным, а забрасываете в огонь то, что под рукой. На что это похоже? На что это похоже теперь?

Есть ли у человека что-то настолько определяющее его, что, узнав это, мы бы могли сказать, что человек настоящий?

Задумайтесь над тем, что быть писателем это ещё один способ забрасывать в огонь вещи под рукой с той же самой целью. Подумайте. И если вы подумали о том же, о чём подумала я, в тот же самый момент мы все станем «настоящими». Даже если нас нет. Даже если меня нет, если я выдумана кем-то или если бы я умерла. И даже если я бы существовала, в тот самый момент я бы тоже стала настоящей. Почему? Потому что есть стена между телом и телом и через эту стену не пройти. Почти.

Никто не хозяин.

Они спросили, моя ли идея написать в анкете, что хочу стать писателем и я солгал: «моя». Они ответили, что сейчас никто из взрослых не навязывает детям виденье жизни, так как в мире, который меняется быстрее, чем сменяются поколения, никто не знает ответов. Я спросил: «Такие правила?», они ответили нет. Ага. 

Они рассказали про синдром Дранэ, когда человек оказывается в особом состоянии из-за резкой смены уклада жизни. Они объяснили, как работает физиологическая реакция мозга, как люди закрываются в себе, уходят от реальности, создают порой не только свой маленький мир, но и целые общины. Они рассказали про одну из таких общин аскетов о которых упоминала бабушка (и конечно же смеялась над ними), где люди намеренно тяжело работали днями, а некоторые даже недоедали, чтобы соответствовать правилам. 

Здесь таких людей называли отрицателями, почти что отступниками. Слова, которые не понравились бы никому.

Пока мне проводили экскурс в историю, я дружелюбно улыбался, из вежливости, как учила бабушка, и кивал головой до тех пор, пока они не заговорили о принцах порядка, пока не затронули общество, частью которого была она, и значит, частью которого был я сам.

Принцы порядка, вот как они назывались. Вот как она называла себя. Она и такие же как она объединялись в виртуальные компании, создавали вымышленные проекты и платили друг другу выдуманные деньги. Они создавали для себя программы, с множеством ошибок, требующие поддержки отдела качества. Я ненамеренно опустил взгляд в ожидании, что мне придётся так сидеть ещё несколько минут. Но пытка прекратилась.

Как страшно, как страшно быть частью чего-то, что призирается. Но я ведь не был виноват, верно? По логике получается, не был, но по ощущениям – конечно был.

Я был тем самым ребёнком края человечества, взращенный принцем порядка, род которого обрывался на мне. Это я тот самый человек, которому в детстве помимо японских сказок читали Роберта Желязны. Это я тот самый человек, который несколько лет врал ей, что нравится Корвин, хотя в тайне восхищался Мерлином, который управлял Логосом, но больше всего моей душе был близок Рэндом. Порой я воображал, что встречаю его в электричке, и он похищает меня среди бела дня. Неужели вы подумали, что любовь к электричкам случайна? О нет. Я поеду из точки А и встречу человека, который перевернёт мою жизнь. Силой воли он откроет дромос между теневым миром и истинным, и мы уйдём. И я уйду в мир настоящий, где нет правил для правил. Это было тайной, как и то, что мы живём в отражении, в копии истинного мира. Может Роберт Желязны знал эту тайну по той же причине, по которой знал её я. Вдруг у него была такая же бабушка, или отец, рассказывающий про правила для правил, и однажды он осознал, что все эти правила для правил из-за того, что мир не настоящий. Если это так, я бы хотел встретится с ним, потому что нет никого ближе ко мне, и никого, кто бы мог понять меня лучше, чем тот, кто знает про правила для правил. И возможно, тогда бы, я на несколько минут смог бы ощутить себя… настоящим.

Всё верно. Если миры бывают отражениями, то люди тем более ими бывают. И я чьё-то отражение. Прямо сейчас, где-то сидит он, мой хозяин, создавая из тканей личности, кровь к крови, плоть к плоти своё жалкое подобие. А может быть это она? Она моя хозяин? Она, которая начертила в душе волшебные руны, управляя мной и моими желаниями. Она сделала меня писателем, и теперь, я не могу отрицать, что писатель, ведь первое правило объявлено, а те, кто меняет правила – называются лжецами. Лжецов не любят, а я хочу, чтобы они любили меня. Но что если у неё и у меня хозяин один?

Слова умирают как люди. Их не забывают, а отменяют или меняют на противоположное. Вирус виктимности, пришедший с того берега океана, уничтожил многих, запретил прошлое и лишил будущего.

Спросите кого угодно лет пятьдесят назад в Эно, что такое «вокэнвок» и никто не скажет. А тем временем у мира есть своя великая ироничная красота, доступная тем, кто отважится на неё взглянуть.

Например человек, переживший взрыв магния, и возможно поэтому став известным учёным, подменил результаты исследований, в которых доказывал, что, люди, подписавшие декларацию честности перед договором, не обманут! Красота? Да!

А немецкое слово Альтерсхайм, обозначающее дома для престарелых, которое превратилось в синоним «Ирренхайм» и «Хёлленхайм» после того как пенсионный бюджет, почив в могиле вместе с экономистами, заставил людей буквально боятся старости. Как и слова «Nursing» и «Care» сказанные без иронии стали восприниматься словно личное оскорбление. Конечно красота.

То было замечательное время, вспоминая о котором, становишься счастливым только от того, что тебя там не было. С тех пор про разные хосписы и дома для умирающих стали говорить: «Сопровождение». А потом…

Во время экономической грусти и управленческой импотенции возник он, лучик надежды, маленькое заведение по уходу за людьми в возрасте с названием «Walk and walk», которое всего за несколько лет превратится в имя нарицательное. Пройдёт ещё немало лет, когда рождаемость упадёт до катастрофического уровня, и «вокэнвок» заменит токсичное устаревшее сочетание «воспитание детей». То самое воспитание, предполагающее власть, боль и родителей.

Это ли не великая ироничная красота мира, в котором забота о стариках и детях наконец называются одинаково.