Уже к сентябрю меня перевели в Лагуш, и я успел выучить одно из главных правил нового дома: рассказывай. Хочешь понравится? Рассказывай. Хочешь войти в общество? Рассказывай. Рассказывай интересно, рассказывай правдиво, но с тенью интриги. Вот уже месяц я чувствовал себя в роли золушки на балу, с волшебной каретой и платьем. Здесь – я вызывал интерес, и даже если этот интерес был чем-то сродни интересу к животным в зоопарке, то ничего. Зато они меня любили, пусть даже не по-настоящему, но это не было безразличием. Я мог ничего не делать – и быть интересным. Я был ребёнком принцев порядка, а мой отец ушёл в мохо-племена. Я знал про квинтепал, и о том, что можно программировать. А иногда откровенно врал, что программист, и рассказывал, как вечерами медитирую на идеальный код облачной операционной системы с элементами квантового шифрования.

Никому не было интересно слушать про отрицателей реальности, но всем было интересно увидеть ребёнка у которого были биологические родители, почти что воспитывающие его.

Я начал использовать это свойство, чтобы получить максимальное внимание и преуспел. Меня слушали, звали, мной интересовались. Уже через несколько месяцев появился первый конвенциональный родственник или, член семьи.

Мой возраст позволял требовать конвенциональную семью, хотя бы в минимальном составе, и я был в предвкушении. Вот вот появится близкий человек, выбранный городом и случайностью.

Конвенциональные семьи не казались мне похожими на мою, пусть даже она состояла из двух фотографий и одного настоящего взрослого, мы хотя бы были одной крови. Верно?

А что, если я был приемным ребенком? Что если она вовсе не бабушка? Допустим, выкрала у молодой пары, где мать умерла, а отец из-за горя уехал покорять дикую природу? Возможно?

На миг показалось, да. И все же, нет. Кажется она ненавидела обоих людей на фото. И своего сына и невестку. Невестку она ненавидела потому, что та увела сына. Так говорили другие отрицатели. А сына она ненавидела потому что, он её сын. А значит, ей не было безразлично, кем он был и кем стал.

Если она сумела отправить внука за пол земли, создать мечту, то что она могла бы сделать с отцом? Или скорее всего не смогла сделать и поэтому ненавидела? Она говорила хорошо о нем в прошлом до какого-то особенного дня. И как кажется этот особенный день был связан не только со гибелью матери, но и с чем-то еще.0

Что же на самом деле такого делало нас семьёй, чего не было у конвенциональных семей? Ненависть? Убеждение избранности по крови? Что же получается, я бы мог взять любого человека с улицы и заявить, что буду заботиться и любить? Какой ужасный мир! Где любовь друг к другу больше не является чем-то избранным, данным от природы. Разве можно любить человека просто так, без основания по праву крови?

Как не вспомнить историю дедушки, с которым она прожила не так долго, но и не мало. И не смотря на все вздохи и уважительные экивоки в его сторону, в них же хранилась неприятная правда. Дед умудрялся переписываться с десятками женщин и пусть в этом не было следов телесной измены, она не терпела такое. Сколько она не скандалила с ним и не упрашивала его, в конце концов ничего не изменилось, и тогда они отошли друг от друга на расстояние воспоминаний. Он – был самым красивым мужчиной, а она – его идеальной женой. И здесь ничего не оставалось от правды, лишь одно сплошное уважение, а за ним ненависть и обида. Порой казалось, что она любила его за те тысячи переписок с другими женщинами, которые одновременно радовали и унижали.

Даже ненависть не даётся бесплатно, а отражает отсутствие безразличия. Но сколько же стоит любовь? Не было сомнений, что любовь то уж стоит ого-го сколько и заполучить её не просто. И не просто было поверить, что даже если родная семья, данная природой не могла гарантировать любви, то семья по договорённости тем более. В чем же секрет?

Этот хитрый вопрос я оставил для самого молодого из «выданных» мне членов новой семьи. Ему было всего двадцать два, но не обманывайтесь, вы не отличите нас по возрасту, если не станете сравнивать рост и силу. Порой он производил впечатление большего ребёнка, чем я сам. И это вызывало смесь разных чувств, хороших и плохих. Казалось, ментальная близость по возрасту должна сделать отношения проще, но, настолько тяжело было поддерживать беседу с ним. Насколько тяжело было понимать эти тупые, плоские, иногда наивно оскорбительные ответы.

Как-то я спросил его, в какую самую плохую ситуацию он попадал. И самой плохой ситуацией оказался случай, когда знакомый ударил его кулаком в глаз и не извинился. Даже не в драке. На ринге. И в мире, где бокс запрещён несколько столетий!

Кровавый спорт. Сперва его запретили для детей, потом юношам до двадцати, а потом они запретили старые комиксы и аниме для мальчиков, то самое, где человек кажется хозяином реальности. Даже не запретили, а предали забвению.

В чем же секрет?

Единственное разумное объяснение было лишь в том, что его слова – одна большая злая шутка. Ну не бывает так, чтобы человек за двадцать лет ни разу не попал в сколь противную ситуацию, когда бы если не физически, то хотя бы морально по-настоящему его унизили, если ни «чужие», так «свои».

В тот страшный момент мне искренне захотелось сделать ему больно, чтобы восстановить справедливость, но я поймал ощущение за хвост и вспомнил ее слова: справедливость – самое подлое чувство. Говорила она мне, а после ругала коммунистов. Не знаю, кто такие коммунисты, но суть справедливости становилась понятнее. Правила для правил. Добро может заключаться в том, чтобы искренне хотеть зла другим, если эти другие своим существованием нарушили справедливость. Мир состоит из желаний справедливости. Вот почему в нем так много зла. В мире слишком много желания справедливости.

Чувствует ли он справедливость так же как я? Что если его обидеть. Найти слабое место, брешь и сделать выпад. Может тогда он изменит свое мнение? Свое состояние абсолютной беспечности, самоуверенности и безопасности.

В чем секрет? Я изучил статистику: убийства, изнасилования, обман – все это было. Что если причинами этой статистики стала беспечность людей, которые забыли как это жить в мире, где могут сделать больно?

Тогда , должно быть, убийцы и маргиналы могли безраздельно царствовать, уничтожая доверчивых, слабых людишек. Или нет? В чем секрет? Как можно подойти к человеку на улице и просто взять и… просто взять и… признаться.

Я начал внимательно наблюдать за людьми вокруг, пытаясь найти внутренний секрет их действий и правил. Не могло так быть, чтобы люди разучились ненавидеть друг друга, смотрели на тебя слишком даже можно сказать извращенно уродливо беззаботными глазами! Ведь с такими глазами они даже не догадываются, какое такое состояние быть счастливым!

Быть счастливым, это когда она скажет, что иероглиф нарисован правильно. Что ноты сыграны правильно. Когда она признает твою власть над реальностью. Признает принца порядка. И тогда по телу разольётся горячее чувство жизни.

Я спросил его какой момент был самым счастливым, он думал минуты три, а потом ещё. И в результате все равно ничего не ответил. Да что ж это за люди.

Тогда пришлось сослаться на занятость и оставить его, чтобы малодушно не задушить, если только я конечно мог бы своими маленькими рученками задушить кого-то из людей.

Но способ нашелся. Я придумал исследовать поведение современного человека и для этого моему другу требовалось создать ситуацию когда бы незнакомые люди проявилися. Согласно плана Давиду нужно было падать на улице и лежать в неестественно позе, пока я наблюдал и  записывал происходящее.

Какой же он деятельный идиот. Как отлично падал. Я менял условия эксперимента, мазал грязью его лицо, но хоть бы хны. Люди помогали ему, заводили беседы и в результате все было очень весело…, а он успел познакомиться с несколькими девушками 

 что ещё хуже…, в отмеску за мою пакость, Давид назвал меня гением, а Гению сразу же пришла в голову идея намазать его чем-то очень вонючим, и посмотреть что будет, но я остановился. Конечно, после такого случая он рассказывал много лестного и, что придумал сам один из известных экспериментов начала эпохи социальных наук. Так я стал исследователем социо психологии.

Впрочем, жаловаться нечего. Когда я привык к его тупым ответам и вдоволь назлился, мне сложно было вообразить себя без его сопровождения. Особенно тем летом, когда Лагушь напоминал про Логос, он как бабушка превратился в продолжение моего я.

Согласно плана, мы должны  были отправиться на море, и тогда я вернулся к электричкам, которые все ещё ходили здесь. Я видел большой пустой город перед пустынными дюнами, с домами из старых фильмов, я видел большой храм, который не стал достроен и за сотни лет, как не сбываются человеческие мечты, оставаясь словами, снами с друзьями. Я видел море, не океан, но такое же великое и бесконечное.

Храм напомнил мне про дом, про Тихий океан, его длинные башни были похожи на игрушечные башенки, которые будучи ребёнком отливал я, смешивая в ладошке воду и песок. Я часами мог возиться в песке, ощущая, что могу делать с ним все, что захочу. Возможно она чувствовала тоже самое, заставляя меня играть с квинтипалом, или разучивать на нем баха. Я был её песком, который ускользает сквозь пальцы, как ускользает время.

Возле храма водились разные типы, подозрительные и забавные. Один из них что-то играл на естественном инструменте из нейлоновых струн.

Кто знает,  чем путь увенчан?
Скажет лишь вам глупец.
Как знать что с Тобою встреча
Будет одна из встреч….
Следуя за звездой сколько отваги есть
Что обретем мы наконец?

 

Вытягивая ноту за нотой, он повторял: «что обретём», потом: «скажет лишь вам глупец», и набирая в лёгкие воздуха, уходил на припев: «la sagrada familia».

Смысл слов этой древней песни был непонятен, но воображение почему-то заменило слово «путь» на «железную дорогу», «звезду» на свет электрички, «путь увенчан» на последнюю станцию, и саму ситуацию представило, как судьбоносную, возможно романтическую встречу c важным человеком.

Ох как стыдно было потом за такие мысли, когда мы пришли на смотрины к кондессе, которой было целых сто семнадцать по одной версии и даже сто двадцать по другой версии лет. Такие смотрины или «реунионес сосиальес» как говорили местные, были обычным делом. Люди собирались по приглашениям, поговорить про разное с другими, более умными, начитанными и образованными людьми. Особый интерес представляли те, кто, прожив жизнь не только не утратил здоровый вид, но и здоровый ум. Говорят, они и устраивали такие вот «реунионес сосиальес», чтобы не потерять связь с реальностью. Здесь было много… очень много странных людей, даже страннее, чем я сам, и мне нечем было удивить хозяйку вечера. Никто не хотел слушать, про ребёнка из…, как она назвала «из семьи луддитов». Потом она спрашивала тех, кто впервые приехал на берег средиземного моря, что они видели, что слышали, и когда очередь дошла до моего предательского языка, который процитировал начало песни, она вдруг оживилась и спросила: «Что же вы поняли из этой песни?»

Истинно вопрос с подвохом, и я попытался прикинуть, как лучше разыграть карты, лишь бы не сгореть со стыда, хотя дымок уже еле-еле выползал. Я ответил, что приехал из другой страны и плохо знаю контексты, чтобы понять смысл. «Да, контексты. Контексты утрачены» – сказала она, – «К примеру, когда последний раз ты ел на обед утку?» «Лет пять назад, наверное, ел» ­­­– сказал я. Она приподняла брови: «И ты трогал её руками?». Я кивнул. «И даже знаешь как она выглядит?» Впрочем, как она выглядит я не знал, или даже если знал, то не знал, что это была именно утка. Она снова повторила изначальный вопрос, с любопытством заглядывая в глаза. Ну что ж, мой язык ответил то, что было на уме и то, что она по-видимому ожидала. Я сказал, что песня, наверное, про романтическую любовь между людьми, и сказав это знал, что случится дальше: она улыбнётся. Ну конечно же! Именно так и было. Она улыбнулась, а потом пояснила: «И правда про любовь, и правда между людьми. Песня о том, как три мудреца Каспар, Бальтазар и Мельхиор пошли за звездой, чтобы поклониться младенцу».

Она медленно приподняла лёгкое тело с массивного кресла, показалась во весь рост, с идеальной осанкой, тонкими, но крепкими руками и длинными пальцами. Мелкие, лишь местами глубокие морщины рисовали на её лице узоры, похожие на паучьи сети, центры которых сходились к маленьким светло карим глазам, которые внимательно следили за моей реакцией.

«Первый раз на такой вечеринке?» — спросила она, не ожидая ответа. «Скажи, когда ты был ребёнком, был ли случай, когда было очень весело, а потом случилось наказание? Помнишь почему было весело?» Помню. Когда было шесть лет, я вытащил из дома красивый горшок для цветов, намешал туда кучу грязи, песка, щепотку травы, соль, перец, чёрных жуков, тёмно-синих мокриц, три крыла бабочек, лепестки пионов, немного фиалок, конечно плюнул в самую гущу, и размешивал палкой. Когда бабушка спросила о происходящем, я сказал, что «отлаживаю».

«И тебе не приходило желание снова заняться этим теперь?» — задала она странный вопрос, на который конечно же стоило ответить «нет». «Видишь, дети пытаются наполнить свою жизнь событиями и, к счастью, им не так много нужно. Один горшок для цветов, воображение — и у тебя уже есть смысл. Взрослые имеют те же потребности, но горшок с грязью больше не возбуждает их воображение. Они требуют большего.» Она обвела рукой зал. «Как видишь им нужно намного больше, намного.» Она ходила рядом, вокруг и от неё невозможно было оторвать глаз. «Когда-то давно люди использовали клетки, помещали туда животных, и в специальные дни, которые назывались выходными, обычно это была суббота или воскресенье, ходили смотреть на животных.» Она подошла совсем близко, и я смог услышать аромат её кожи, похожий на запах библиотечных жёлтых страниц, одного со мной роста, ей было достаточно лишь подойти к уху, чтобы прошептать: «А теперь они приходят сюда посмотреть на меня, чтобы наполнить свою жизнь, и нелепо скрывать, что я делаю тоже самое по отношению к ним. Я — животное в клетке, так как ни с кем не могу поговорить, они — животные в клетке, потому что им нечего сказать». А нечего им сказать, потому что с ними ничего страшного не происходит, додумал я её мысль и вспомнив про Давида, задал ей непростительный вопрос: «Что самое плохое случилось с вами?». И она ответила, даже не дослушав вопрос до конца, показала пальцем на себя: «это». И хотя в тот момент ответ не был совершенно понятен, как непонятен он и сегодня, я мог хотя словить его запах, ощущения и боль, которые она излучала в тот момент. Я хотя бы имел шанс догадаться о чём, она думала.

А потом на её вечере, появились они. Эти самые странные люди, которые только и делали, что рассказывали истории, чаще всего истории жуткие, страшные. Одну из них я запомнил особенно. Молодой человек, ходил по городу и рисовал всюду надписи: «Апокалипсис через 300 дней». Его несколько раз ловили общественники, он стирал, а потом снова и снова писал. Когда его спросили зачем он это делает, он ответил, что мечтает про ужасные события, которые случатся с людьми, война, революция, хаос. Но он вовсе не был сумасшедшим, не болел шизофренией или болезнью навязчивых состояний. Они и правда искренне мечтал про апокалипсис. Ходил к пустыне, в опасные зоны, скитался в полях, проводил время с кронестерами, жил в палатках, на природе, курил в противогазе, ел мухоморы, купался ночью при луне голый, палил костры из мёртвых деревьев на берегу средиземного моря. Но всё было нормально, пока в один прекрасный день, во время сиесты, солнце светило высоко, он бродил по улице. К нему подошла милая девушка, спросила дорогу, а он развлекал её, говоря на разных языках, которых знал шесть штук. Они мило побеседовали, а через несколько минут уже спешили туда вертолёты и машины. Он вернулся на ту самую улицу, где встретил ту самую девушку и увидел четыре трупа, среди которых было тело той самой девушки и та самая надпись, сделанная им. Прямо в том самом месте, где текли реки крови, было написано: «Апокалипсис через 300 дней». Вспомнив, что с того дня, как он сделал надпись прошло ровно 300 дней, ужас обуял его и он побежал к кладбищу деревьев, где умер без воды еды и движения. Говорят, что его череп все ещё висит на оливковом девере между морем и пустыней, а зубы раскиданы на песке.

Мы конечно же поехали туда, по двум причинам. Давид хотел побывать на кладбище деревьев, а я, мечтал покататься на электричке.