Я и мой Мозг

«Людей нельзя принудить быть моральными» — вычитал я из интервью Станислава Лемма издательству Огонёк 2005 года. На самом деле это не совсем так. Или совсем не так. Всю свою жизнь мой мозг занимается тем, что старается «придвинуть» меня (словно славянский шкаф) к той или иной группе людей, а от того требует морального поведения.

Мораль — правила, которые нужны, когда в игре несколько членов. В природе мораль управляет альтруизмом, жаждой мести и чувством справедливости, и способствует выживанию вида. Но если в природе она играет чисто практическую роль: делай добро и наказывай нарушителей, то у людей есть большой мозг, способный придумывать искусственные причины для морали. Это именно та проблема, из-за которой «человеческая мораль» часто оказывается совершенно «аморальной» и пагубной. И хотя наши моральные ценности должны помогать выживанию, иногда они убивают в прямом смысле слова. То, что мой мозг делает с моралью достойно восхищения, пусть и в негативном смысле.

Мозг умеет использовать мораль не только по прямому назначению, но и для того, чтобы искусственно разделять людей на родственные группы. Ведь в первую очередь механизм альтруизма направлен на выживание родственных групп (теория родственного отбора). Но кто сказал, что человек определяет степень родства лишь по паспорту? У нас есть множество других способов для нахождения «своей группы». И мораль — одна из них. Люди, исповедующие с нами одну мораль — являются нам более близкими, чем остальные. Это похоже на то, что вы считаете братьями всех людей, которые посмотрели «Иронию судьбы или с лёгким паром», или тех, кто прочитал Достоевского. Нельзя сказать, что подобное мышление лишено смысла.

Вторая проблема с моралью состоит в том, что моральными ценностями могут стать не только полезные вещи, но и страхи, заблуждения и просто когнитивные ошибки мышления. Как работает мораль? Допустим, вы живёте в обществе, где люди боятся смерти. И вот вы начинаете замечать, что люди определённого возраста умирают чаще других, и это вызывает беспокойство. Что нужно сделать? Правильно! Нужно оградить общество от старых людей. Таким образом, в обществе зарождается новая моральная норма. Полезна ли она? Объективно — да. Ведь, если общество ограждать от старых людей, люди будут меньше видеть смерть, и тем самым меньше боятся смерти. Со временем эта моральная норма закрепляется в поведении и культуре, и получает статус традиции.

Или допустим другой случай. Пусть вас окружают красивые мужчины, которые не занимаются с вами сексом. А соблазн велик, и всё это дело сильно раздражает. Есть проблема — есть решение. Можно заставить этих мужчин скрывать своё тело и лицо, чтобы не поддаваться искушению. Если в ваших руках находится власть, вы можете внедрить в общество новую моральную норму, скрывать мужскую сексуальность. Это полезное приобретение? Для вас — безусловно!

Не имеет значения, способствует ли мораль выживанию или нет, главное — чтобы мораль помогала выделять одно общество от другого. Это доказывает, что мораль — продукт культуры, а не конструкт природы.

Когда ваш мозг взывает к морали, он не требует быть правильным или добрым, и уж точно не жаждет справедливости. Он требует от вас играть в рамках правил, которые установили люди, чтобы им было «удобно»: не учиться, не знать, не бояться, не быть слабыми. Проблема в том, что их «удобство», не приносит пользы обществу, а иногда не приносит пользы и для них самих.

Когда вы требуете от другого человека играть по вашим правилам, убедитесь в том, что навязанная вами игра имеет смысл.

Адекватность — разница между реальностью и представлением о реальности.

Быть адекватным — способность осознавать разницу между реальностью и представлением о реальности.

Адекватное поведение — поведение, определение которому может дать только неадекватный человек.

Если вы спросите меня, стоит ли быть адекватным, я однозначно отвечу «да», так как в моём обществе адекватность является признаком «правильного человека». Но если вы спросите про адекватность мой мозг, он явно ответит, что вы сошли с ума. Быть адекватным? Вы серьёзно?! Это НЕВЫГОДНО!

Адекватность дорого стоит для моего мозга, который тысячи лет нарабатывал методики, алгоритмы для оптимизации мышления. Например, мой мозг умеет категоризировать любые данные: лица, определения, образы. Любит монотипы превращать в стереотипы, в кустах по паре полосок увидеть тигра, который хочет его скушать, а на обоях с непонятными закорючками он видит лица. У других людей бывает и хуже, часто они видят лица на деревьях, на марсе, а иногда видят не только лица, но и другие органы.

Кроме прочего у моего мозга есть задача — защищать мою самооценку. Поэтому если что-то в реальности не совпадает с моим мнением, он устраивает настоящую кузьку мать в виде когнитивного диссонанса. 
Моя способность к адекватности — крайне ограниченный ресурс. Поэтому разумно будет использовать его бережно и аккуратно.

На днях ко мне заехал друг. Как-то он заметил, что будет неудобно, если мы просидим допоздна. Я спросил его: «Почему?», и он ответил, что на самом деле это может раздражать меня. Я задал ему ещё один вопрос: «Имеет ли мне смысл молчать о том, что меня раздражает, если мы являемся друзьями? Какой тогда в этом профит от дружбы, если я не могу раздражаться, не скрывая этого? И нужно ли тогда переживать, что я скрою раздражение, и поэтому постоянно думать о том, как бы казаться адекватным, запрещая себе быть самим собой»?

Быть самим собой — совершенно необходимо, но не потому, что это хорошо, а потому что это позволяет нам казаться адекватными тогда, когда это нужно. Берегите эту способность.

Больше всего на свете я боюсь "желаний". Потому что как и «Я» — их не существует. И когда, кто-то рассказывает мне о том, что он хочет стать актёром, полететь в космос, быть богатым, известным — становится страшно. Потому что на самом деле человек хочет того, чего не хочет, но сказать ему об этом жутко безкультурно. И приходится врать. 

Когда мне было 7 лет, я хотел, чтобы родители купили игрушку в форме жабы. Я канючил её две недели. И это было утомительно. Даже для меня. Когда игрушка была получена, оказалось, что в ней нет ничего интересного. И я задумался, зачем так сильно напрягаться? Но ведь в этом был смысл. Безусловно, в этом был смысл. Потому что, всё что делает мозг — имеет смысл. Вы ещё ни раз услышите эту мантру, поэтому лучше, если вы заучите наизусть: «Всё что делает мой мозг — имеет смысл».

Где-то в четырнадцать лет началась «эра» моего писателя. И вместе с идиотской привычкой писать мелким почерком (на который я сегодня смотрю как на записи майя) появилась страсть и жуткое желание купить себе «золотую ручку». Золотую ручечку! 

Я мечтал..., что как только смогу купить себе её, мои тексты станут замечательными уже со второго раза. Я буду писать черновик, а потом чистовик, и смогу заворачивать гениальные фразы одна за другой. Я представлял как пишу свои лучшие строки золотым пером, и внутри моего мозга выделялся дофамин и эндорфин. Мой мозг занимался сексом, и если бы не реальность, я бы точно получил самый настоящий оргазм. 

Мне никто не сказал о том, что быть писателем — это тысячи человеко-часов, потраченные на тонны символов, на тонны похороненых символов, и мегатонны выброшенных идей. Мне никто не сказал, что доля творчества в написании книг лишь чуточку выше от доли творчества в разработке утюгов. На самом деле большую часть времени занимает тупой, нудный, и тяжёлый труд, труд, и ещё раз труд. 

И это странно, потому что уже в этом возрасте я немного понимал, сколько нужно потратить времени, чтобы играть несложную сонату Гайдна. Я знал, как трудно даётся сочинение музыки, и я знал, что это проклятый труд, в котором нужно заключить сделку с дьяволом. Хотя на самом деле я не знал ничего, потому что чёртовый психолог Андерс Эриксон провёл исследование, из-за которого его можно возненавидеть. Знаете это исследование? Оно про тех студентов скрипачей из музыкальной академии в Берлине, лучшие из которых «просто» занимались 10 000 часов. Это минимум 16 часов в неделю, если вы хотите стать хорошим музыкантом до двадцати лет. На практике, вы должны заниматься хотя бы четыре часа в день, если хотите не просто играть музыку, а «играть её через себя». А лучше и все пять. 

Музыкальная школа научила меня одному: талант — не главное. Главное — трудоспособность. Если вы имеете талант — вы не имеете ничего. Если вы способны трудиться — вы имеете многое. 

Одержимость золотой ручкой — попытка обмануть себя. Волшебный артефакт, который должен стать ключом к успеху без труда. Мой мозг мечтал о чуде, о котором мечтать не следовало. Не все мечты — делают нас лучше, многие — убивают. Это очень простой секрет, но он ужасный, и неприятный, полный разочарования.... 

Впрочем, есть и хорошая новость: такие желания нужны мозгу, но не нужны Мне для счастья...

За окном шмяктябрь. Мряка. Полукапли рассеченные горьким дыханием прохожих витают в воздухе. Но на улице ещё тепло. Я радостно иду по тротуару, хотя вроде бы не должен. Но это сейчас. Когда-то двадцать лет назад я был человеком, погружённым в котёл одиночества. Я мог идти сквозь толпу ощущая запах вечности и бессмысленности всего сущего. Я писал жуткие вещи, находящиеся за гранью депрессивности, и как ни странно получал от этого удовольствие. Одиночество — моя кровь, мой запах, моя сущность. 

Позади шкафа всё ещё виднеется надпись: «Дима 1986 год». Это был год, когда я полюбил людей. Точнее не самих людей, а их мозги. Но не в смысле их поедания, а в смысле того, кто жаждал познания. 

Знаете, когда люди чего-то ждут, они решают кроссворды, чтобы убить время. Ещё до первого класса я осознал, что одинок и застрял тут на несколько десятков лет. Мне нужно было чем-то занять свой сложный мозг, который требовал, чтобы его нагрузили задачами. Люди — мои кроссворды. 

Потом я вырос. Потом начал стареть. И чувство одиночество незаметно сбежало от меня. Я посмотрел в прошлое, и не понял. Мои друзья изменились, мы почти перестали общаться. Новых — почти нет. Меня больше не окружает десяток второй человек (школа, институт). Мои родители живут в другом месте. По всей логике сегодня я обязан быть более одиноким, чем тогда. Но… всё наоборот. Сегодня я самый неодинокий человек, каким был когда либо. 

В современном мире, в котором вас окружают миллиарды, истинное одиночество — это прерогатива богатых. Типичный человек сегодня скорее испытывает дефицит уединения, чем дефицит внимания. Но статистика говорит, что людей страдающих одиночеством стало больше. 
Перед нами очередная головоломка, начало которой скрыто в ошибочном языке определений. То, что мой мозг называет одиночеством, и то, что он ощущает под одиночеством — разные вещи! Я понимаю одиночество номинально — как процент времени, который я нахожусь наедине с собой. Я ощущаю одиночество как уровень невнимания к себе других людей. Как их оценку моего «Я». И наконец, я ощущаю одиночество как степень возможности других людей понять меня, и значимость моих мыслей. И всё это сказано не про одиночество — а про самооценку. 

Чувство одиночества — это представление об оценки себя другими. Это не касается того, много ли у вас братьев, сестёр. Есть ли у вас друзья, приятели, семья. Это касается того, кто вы для них. Именно поэтому мой мозг способен чувствовать одиночество даже в окружении миллиардов других мозгов. Если я уверен, что я никто, что моё слово не имеет значения для других, а моё мнение пыль под ногами прохожих — я одинок. 

Я одинок, если не имею возможности быть оценённым пусть даже плохо, но другим человеком. Я одинок, если мои действия и силы не способны менять настроения других, если мои слова не сотрясают воздух, не заставляют других плакать, обсуждать меня, обвинять, восхищаться. 
Зачем это всё моему мозгу? Зачем? Я не знаю, и не верю тем, кто говорит, что человек социален — это ещё не причина. Это ещё не ядро, а лишь отговорка, потому что сегодня я знаю, что можно избавиться от этого чувства. 

Сегодня я знаю, что на планете Земля и вне её нет никого, кто бы мог понять мои мысли так, как понимаю их я. Может прочесть, может узнать, но не может воспринять. Я знаю, что моя жизнь — интересна лишь мне. Все кто говорят иначе — играют социальную роль. Я знаю, что все миллиарды людей и я сам — от своего рождения и до смерти были и будут одинокими. Но в этом факте нет ничего ни хорошего, ни плохого. 
В чём же секрет? Я знаю, что понимаю его, но не могу написать. Не все мысли могут быть записаны. Есть те из них, которые должны превратиться в слова, но на это нужны сотни лет. Там, где нет путей для слов, рождаются образы. 

Я тем больше одинок, чем меньше во мне свободы. Свободы от себя, и свободы от обстоятельств. Чувство одиночества — отражение чувства бессилия, когда не можешь заговорить о том, о чём хочешь, с тем, с кем хочешь. Когда живешь, так как надо, а не так как можешь. Наконец одиночество — моё оправдание бессилию, бездействию, и унынию. 

Каждый день, я стараюсь напоминать мозгу, что одиночества — нет. Он кривится, упрямиться, но со временем учится быть свободным.