Вариативность ударения в русском языке

Одна преподавательница русского языка и литературы рассказывает, что с одним своим выпускным классом на последнем звонке они взялись за руки и произнесли фразу: «Фено́мен звони́т по среда́м», торжественно поклявшись не отступать от этого произношения до конца жизни. Что означает эта фраза? Смысла в ней, естественно, нет никакого, но зато она содержит три слова, которые можно легко услышать с разными ударениями: «фено́мен» или «феноме́н», «звони́т» или «зво́нит», «по среда́м» или «по сре́дам».

Русское ударение — явление очень непростое для изучения, но интересное. Это тяжелая проблема для иностранцев, изучающих русский язык, но для носителей русского языка по большей части постановка правильного ударения, с которым согласны все окружающие, чаще всего проблем не вызывает, и мы даже сами не замечаем, как легко мы рождаем даже довольно нетривиальные ударения. Например, когда мы говорим «спина́», но «спи́ну», но при этом мы почему-то говорим «губа́», но «губу́», а не «гу́бу», хотя, казалось бы, чем отличается «спина» от «губы»? В большинстве случаев разногласий среди носителей русского языка не наблюдается.

Но тем не менее есть небольшое количество случаев, где в ударении наблюдается вариативность. Вариативность эта объясняется довольно просто. Естественно, система ударений меняется, но меняется она с разной скоростью. По-разному она может меняться в разных региональных вариантах русского языка. Она может по-разному меняться в разных социальных группах. Например, образованные люди могут быть более устойчивыми к изменениям, потому что они знают, что написано в нормативных словарях, а менее образованные люди могут быстрее переживать какие-то изменения. В результате из-за этого получается, что в языке сосуществует несколько разных ударений довольно многих слов. Еще одна причина — это, конечно, тот факт, что многие слова мы сейчас усваиваем в их письменной форме, а в русском письме ударение не ставится, поэтому мы вынуждены его угадывать.

Иногда вариативность в ударении пытаются искусственно сократить, вводя, во-первых, нормативные предписания, во-вторых, подкрепляя их какими-то логическими обоснованиями. Логические обоснования, надо сказать, практически никогда не работают. Например, в словарях написано, что надо говорить «фо́рзац», а не «форза́ц». Когда начинают это объяснять, то говорят, что дело в том, что слово «фо́рзац» заимствовано из немецкого языка, а по-немецки там ударение ставится на первом слоге. Но при этом есть точно так же заимствованное из немецкого слово «абза́ц», которое в немецком аналоге тоже имеет ударение на первом слоге, тем не менее никто не говорит, что надо произносить «а́бзац». Или, например, у нас есть параллельно устроенные заимствования из греческого языка «катало́г» и «ана́лог». И то и то — приставка + корень -лог. При этом мы по словарю должны говорить «катало́г», а не «ката́лог», но «ана́лог». В древнегреческом языке в этих словах было подвижное ударение: в одних падежах было κατάλογος, в других — καταλόγου, но оказывается, что в одних русских словах закрепилось ударение одних греческих форм, в других — ударение других. Никак логически это объяснить нельзя, точно так же как нельзя логически объяснить, почему мы говорим «эпи́граф», но «эпило́г». Одна и та же приставка, разные корни, но непонятно, как можно было бы объяснить разницу ударений.

Некоторые слова с вариативным ударением становятся очень характерными социолингвистическими маркерами. То есть если мы слышим, что человек произносит что-то с непривычным нам ударением, мы можем многое сказать о нем, в первую очередь о его уровне образования, потому что есть несколько десятков слов, которые образованному человеку полагается знать, как они произносятся, и не произносить каким-то запрещенным способом. Это слово «звони́т», которое словари запрещают произносить как «зво́нит», уже упоминавшееся слово «катало́г», которое надо говорить так, а не «ката́лог» и так далее.

Но дело в том, что, вообще говоря, ударения изменчивы, некоторые изменения могут происходить абсолютно незаметно для носителей русского языка и в маркеры не превращаться. Например, глагол «звони́т» стал таким маркером, но таких глаголов, которые сменили ударение с «звони́ть, звоню́, звони́т» на «звони́ть, звоню́, зво́нит», в русском языке десятки. Например, у Пушкина мы читаем: «Печной горшок тебе дороже, / Ты пищу в нем себе вари́шь», то есть глагол «вари́ть» был раньше такой же, как «звони́ть», тем не менее сейчас мы говорим «ва́ришь» и совершенно не осуждаем людей, которые так говорят.

О некоторых словах мы даже не знаем, что они могли произноситься иначе, и нам удивительно видеть другие ударения в старых текстах. Например, есть такое слово «ра́струб», но в старых поэтических текстах можно найти ударение «растру́б» (фактически только его и можно найти). Например, у Михаила Кузмина: «Упоительный момент! / Не обмолвлюсь словом грубым / Мил мне очень инструмент / С замечательным растру́бом!» Здесь и рифма, и ритм — все показывает на «растру́б». Если вдуматься, вообще говоря, форма «ра́струб» исторически незаконна, потому что ударная приставка должна быть не рас-, а рос-, то есть если бы ударение было исходно такое, то было бы «ро́струб», как «ро́ссыпь». Видно, что здесь произошел сдвиг, которого большая часть носителей русского языка даже и не заметила.

Из того, что я говорю, уже заметно, откуда мы можем получать знания об истории русского ударения и изменениях. Очень ценный источник для таких исследований — это, конечно, русская поэзия, потому что русская классическая поэзия основана на расположении ударных и безударных слогов по некоторой схеме в пределах стихотворной строки. То есть, зная стихотворные тексты, мы можем извлекать из них ударения, которые вкладывал в них поэт. Здесь мы можем изучать вариативность в разных ее проявлениях, например сравнивая разных поэтов.

Есть, пожалуй, еще одна интересная область вариативности, которую на поэтических текстах можно изучать, потому что до нас дошло много текстов, написанных одним и тем же автором. Мы можем изучать вариативность внутри одного человека, потому что оказывается, что неверно, что у всех людей для каждого слова закреплено некоторое конкретное ударение. Например, у Пушкина в «Руслане и Людмиле» читаем: «Находит мгла со всех сторон / И тихо на холма́х почила». При этом другое стихотворение того же Пушкина начинается со строки: «На хо́лмах Грузии лежит ночная мгла», то есть Пушкин мог говорить и «на хо́лмах», и «на холма́х». Получается, что есть вариативное ударение даже внутри одного носителя русского языка.

Еще один пример из Николая Гумилева. В стихотворении «Каракалла» есть такие строки: «Если, словно золото на черни, / Ви́дны ноги стройных танцовщи́ц?» Многих из нас, наверное, удивит какое-нибудь из ударений во второй из процитированных строчек: «ви́дны» или «танцовщи́ц». Возникает вопрос: верно ли, что Гумилев говорил «ви́дны» и «танцовщи́ц»? Нет, неверно, потому что в других его текстах можно найти эти слова с другими ударениями, например: «Пускай приведут мне танцо́вщиц Сидона», «Серафимы, ясны и крылаты, / За плечами воинов видны́». Более того, нельзя сказать, что он говорил одним способом, потом переучился, потому что эти «ви́дны» и «видны́», «танцо́вщицы» и «танцовщи́цы» у него разбросаны по текстам разных годов более или менее в беспорядке. То есть получается, что человек, будучи носителем русского языка, всю свою жизнь сохранял такую вариативность.

Надо признать, что вариативность внутри одного носителя постепенно в русском языке убывает. Это видно по поэтическим текстам: если мы возьмем большую подборку текстов одного автора и посмотрим, какие слова он употребляет с разными ударениями, то окажется, что у поэтов XIX — начала XX века вариативных слов больше, а у более поздних поэтов — меньше. Например, в текстах Пушкина примерно две сотни словоформ, которые употребляются в разных текстах с разными ударениями, а в текстах Твардовского их уже примерно сорок.

Вариативность ударения у одного носителя может регулироваться разными факторами. Например, мы с коллегами недавно проводили эксперимент, чтобы проверить, как люди выбирают ударения в таких глагольных формах, как «про́дал» или «прода́л», «о́бнял» или «обня́л». Оказалась интересная вещь: есть, конечно, люди, которые всегда говорят «про́дал» или всегда говорят «прода́л», всегда «о́бнял» или всегда «обня́л», но есть люди, у которых имеется вариативность, и тогда они стремятся эту вариативность использовать для того, чтобы улучшать ритмичность речи. Оказывается, что ударение в глаголе довольно сильно зависит от того, каково ударение в прямом дополнении, которое следует за ним. Например, если мы употребляем глагол «продать» в прошедшем времени перед прямым дополнением «браслет», то люди с вариативностью скорее скажут «прода́л браслет», но если перед дополнением стоит «дачу», то скорее «про́дал дачу». Получается «та-та́ та-та́» или «та́-та та́-та» — такое чередование ударных и безударных слогов, которое обеспечивается за счет наличия вариативности ударений: «о́бнял Аню», но «обня́л сестру». Разумеется, это верно не для всех носителей русского языка, но тем не менее для некоторых из них можно наблюдать такие статистические тенденции.

Может быть, примерно такой же закономерностью объясняется и тот сдвиг, который я упоминал в связи с глаголами «вари́ть, звони́ть» и так далее. Таких глаголов довольно много, туда относятся по большей части переходные глаголы, то есть глаголы, у которых есть прямое дополнение. Не исключено, что в какой-то момент сдвиг ударения развился в формах перед прямым дополнением с ударением на первом слоге в контекстах типа «вари́т кашу», превратившееся в «ва́рит кашу», «кури́т трубку», превратившееся в «ку́рит трубку», а потом распространился и на другие формы.

У этого перехода есть и другие объяснения, то, что я сейчас говорю, — это не единственно возможный вариант, тем не менее он показывает, что ударение в русском языке — явление очень сложное, оно очень разнообразно и неоднородно, именно поэтому его очень интересно изучать. Для этого существуют самые разные способы, некоторые из которых я здесь представил. Это, во-первых, изучение на основе поэтических текстов, во-вторых, изучение с помощью экспериментальных методов и многое другое. Но все это, конечно, нуждается в своих исследователях.