Таблица лидеров

Немного юмора и аллюзий

Многие люди удивляются, почему историки называют антинаучными те или иные теории. Зачастую авторы фолк-хистори имеют хорошее образование, порой даже научную степень, внешне их книги выглядят наукообразно. Но историк начинает презрительно фыркать, не успев взять книгу в руки. Со стороны это кажется косностью и нежеланием принимать в расчёт теории, которые идут вразрез с «официальной наукой». Что общего между всеми антинаучными историческими книгами? За что на самом деле историки критикуют авторов альтернативных концепций? Как за десять минут понять, что перед тобой: научная работа, результат непрофессионализма или просто бред сумасшедшего? Михаил Родин -историк, журналист, ведущий радиопрограммы "Родина слонов".

1. Ум, сознание и мозг https://youtu.be/1SIzcMQcxDk?t=619 2. Развитие ума и негативные состояния ума У ума есть более тонкие (глубокие) уровни, чем те, что мы считаем возможным. Тезис: негативные состояния ума -- это привычка Мы это делали, потому что делали это раньше, а почему мы это делали раньше? Потому что мы сделали это один раз, нам понравилось? Нет! 3. Сам себе психотерапевт Тезис: нужно быть самому психотерапевтом, этот подход нам не очень свойственный? Тезис: мы пытаемся найти суть проблем во вне и убеждены, что мы там это найдём Тезис: ваше состояние -- проблема вашего ума. Если у меня есть склонность ревновать -- это моя проблема Если у меня есть склонность гневаться -- это моя проблема Если у меня есть склонность любить -- это противоположно проблеме 4. Ум не материален Тезис: ум не материален, и есть склонности в нашем уме, и почему они оказываются с момента нашего зачатия, они появляются из-за непрерывности нашего ума, то есть они следуют в потоке моментов ума, и что там в нём? это всё пришло из прошлого в этой реке этих моментов. 5. я могу поменяться. Где правда, а где мнение? Тезис: каждая миллисекунда нашего ума -- это мнение, это точка зрения, это подход. Тезис: Если мы понимаем, что наши чувства и мысли -- это лишь мнение, мы поймём смысл работы над собой. Тезис: Мы связываем мнение с чем-то рациональным [хотя это не так, мнение -- это часто сильная эмоция] 6. Два способа работы ума Ум работает двумя способами: 1. Чувственное сознание 2. Умственное сознание 7. Категории работы ума Две категории мнений, состояний ума. Положительные и отрицательные. Тезис: негативные состояния ума основаны на страхах, на неврозах, на страданиях, на всём негативном. Тезис: нам кажется, что принижать себя -- это добродетель. ------------- Важный тезис: Мы привязаны к тому, как нам страдать, думать о том, что нам недостаточно. ------------- 8. Как изменить негативные состояния ума Содержимое нашего ума -- это концептуальные мысли. Тезис: привязанность в чистом виде -- это вампиризм, но она разбавлена чувством любви. 9. Источник привязанности и Я. Привязанность.. Тезис: стремление человека казаться хорошим для социума -- это привязанность (сомнительно однако) Тезис: разница между неврозом и добродетелью 10. Вопросы Тезис: то, что может быть познано умом -- существует и наоборот. Тезис: достоверные вещи имеют теоретическую связанность (закон согласованности)

Контр-тенор Якуб Юзеф Орлинский поет «Я увижу с восторгом», арию из оперы «Il Giustino». Vedrò con mio diletto - ария византийского императора Анастасия из оперы Вивальди "Юстин", обращённая к его супруге Ариадне. Император Анастасий и Ариадна сочетались браком в Константинополе, но над ним нависла угроза вторжения - Босфор захватил флот мятежника Виталиана, который добивается руки Ариадны. Ариадну захватывают в плен, и за отказ становиться женой Виталиана её приковывают к скале на пожирание морскому чудищу. К счастью, юный крестьянский герой Юстин спасает Ариадну. В опере много других персонажей, переодеваний, характерных для барокко. Главное, что в конце император Анастасий сочетает браком свою сестру Леокасту и Юстина, а также делает его своим соправителем.

Путь долог. Опыт бесценен. Жизнь непредсказуема. Мысли без слов. Признание в душе.

Все планеты?и даже плутон под красивую музыку

Нотр Дам де Пари. Эсмеральда на французском

Спокойная, расслабляющая музыка в исполнении виртуоза

Бессознательное — это некорректный термин, я буду говорить дальше «неосознаваемое». Мы все пользуемся словами и бо́льшую часть информации, да простят меня коллеги-невербалисты, все-таки получаем друг о друге из разговоров, тем более в психотерапии. Конечно, мы сначала видим человека, так называемый его хабитус, но потом все равно мы слушаем, что он говорит, и иногда слушаем, что говорим мы. При этом существует, с одной стороны, наивное представление, что человек сказал то, что он, собственно говоря, и сказал. Слово само себя и значит. С другой стороны, любой опытный терапевт скажет, что за каждым высказыванием стоит всякое-разное, которое человек на самом деле думает или даже не думает, а оно находится в бессознательном. Приведу пример: я сейчас начала лекцию в общем нейтральным тоном. Если бы я рассказала, что каждому, кто меня слушает, должно быть понятно, что коннотации сложных смысловых объектов следует воспринимать в контексте дисперсии смысловых сетей, я бы сказала на самом деле то же самое, только в терминологии, но я проявила бы резкую агрессию относительно аудитории, мое основное высказывание было бы не о смысле, не о том, как распределяются смыслы в процессе, когда человек говорит, а я бы сказала, что я обладатель сакрального знания, а вы все попробуйте меня послушать, но вряд ли меня поймете. Мы все сталкиваемся с такими вещами, когда человек говорит: «Я вроде ничего такого не сказал, а она почему-то обиделась». Причем мы бываем и на той, и на другой стороне конфликта. В действительности в каждом нашем сообщении есть некоторая очевидная часть, относительно которой мы можем говорить правду, можем врать, можем выдумывать, можем предаваться творчеству. И есть вторая часть (это не значит, что двумя частями ограничивается), которую мы проговариваем, не задумываясь о том, что мы говорим, не слыша, что мы сказали. И если нас слушает опытный слушатель, он все равно, видимо, прицепиться к этому не сможет, но скажет: «Этот человек мне понравился, он говорит искренне», или «Этот человек мне показался мне каким-то странным и скользким», или «Я очень устал, его слушая». Он будет реагировать интуитивно. Интуиция — замечательная вещь. Но в науке она, к сожалению, имеет одно серьезное противопоказание — она не проверяема. Есть люди с очень высокой интуицией, есть с минимальной, а большинство из нас, обычных людей, в своих интуитивных догадках зависят от настроения, от событий дня, от того, сыты мы или проголодались. И мы не можем опираться на наши интуитивные ощущения как на внятный аргумент. Как выяснить, как выловить эти высказывания, сделанные помимо рационального контроля? Это те высказывания, которые не лгут никогда. Есть несколько уровней, которые мы можем пройти. (Я сейчас остановлюсь на них подробнее.) Но не в любом тексте эти уровни видны. А нас интересует конкретный человек, который пришел за помощью. Или если речь идет не о психотерапии, а о психологии — это разные сюжеты, хотя близкие. Если мы занимаемся чистой наукой и ставим эксперимент, то нас интересует, как человек отвечает на вопросы. Мы даем ему, допустим, целый список вопросов. Он будет в сознательной части отвечать правильно, так, как он считает правильным. В той части, которая не осознается, будут содержаться истинные ответы. Из случайных коротких текстов эти несколько уровней скрытых значений выловить можно, но это сложно, долго и обречено на неудачу, если текст слишком короткий или состоит из клише. Знаменитое число Кнорозова, которое он применил к расшифровке древних письменностей, работает и в наших расшифровках. Если не хватает материала, мы часто упираемся в стену и дальше сказать не можем. Чтобы не произошло этого «упирания в стену», чтобы мы заведомо могли сказать, что из этого текста, что бы этот человек нам ни сказал или ни написал, мы извлечем то, что нам нужно, была придумана техника — техника текстовых методик. Как она устроена? Человека, участвующего в эксперименте, или человека, который пришел на психотерапевтическую консультацию, если мы должны быстро узнать о нем важное, мы просим, чтобы он написал нам два коротких текста. Какая тема этих текстов? Текстовых методик много, их модификаций также много, но вот одна из компактных, удобных и хорошо работающих тем. Эта методика называется «Воспоминания и псевдовоспоминания». Мы просим его: «Пожалуйста, напишите несколько строчек, вот чуть-чуть, пять предложений на тему “Одно из ярких воспоминаний моего детства”». Человек спрашивает: «А про плохое можно писать?» — «Можно». «А про хорошее можно писать?» — «Тоже можно». «А детство — это когда?» — «А когда захотите». «А если я считаю, что я позавчера был ребенком?» — «Прекрасно, пишите про позавчера». То есть на все его вопросы: «Можно ли…?» — а они бывают, потому что человек пугается свободы, пугается чистого листа — мы отвечаем: «И это тоже можно. И по-всякому можно». И он пишет некоторый текст, который уже нам расскажет много, но это не все. После этого мы его просим сделать следующее: «А теперь, пожалуйста, оторвитесь на секунду от вашей бумажки и попробуйте представить себе своего антипода, человека, полностью вам противоположного. Где у вас да, а у него нет, где у него да, а у вас нет. Полная ваша противоположность». Даем на это полминутки. «Будем считать, что представили. И теперь вам нужно сфантазировать, написать абсолютную выдумку, полное вранье, как если бы ваш антипод сейчас сидел здесь и ему дали бы написать об одном из ярких воспоминаний детства». Он пишет текст от лица антипода, причем текст от лица антипода обычно оказывается значительно короче. Часто люди, когда пишут от лица антипода, хихикают, получают удовольствие, и сейчас объясню почему. Дело в том, что для того, чтобы сделать хорошую, корректную расшифровку текста, нам нужна оппозиция, противопоставление. Без противопоставления у нас ничего не получится, мы можем получать какие-то вероятностные гипотезы, но это не будет фактом, это будут более или менее вероятные гипотезы. В первом тексте от лица собственного человек обычно выбирает сюжет, например: как мы летом ходили на рыбалку; как директор школы застукал нас, когда мы курили в подвале. Выбирают самые разные сюжеты, обычно, кстати говоря, достаточно драматические, и быстро переходят к антиподу. Антиподы отличаются от истинного «я» замечательным образом. В огромном количестве антиподы мучают собачек и кошечек, антиподы делают всякое-разное плохое. Но если антипод пишет, что лучший момент в школе — «больше всего я любил чистописание», то это прямое высказывание, что «я-то, настоящий, чистописание ненавижу». А если он напишет, что «я не любил чистописание», то, значит, чистописание он любил. Это прямое, легко считываемое послание, которое нас не так волнует. Далее мы принимаемся за расшифровку. Первый эффект, который выяснился, когда мы столкнулись с множеством текстов — а обработано таких парных текстов больше пяти тысяч, это была полная коробка от старорежимного телевизора в доэлектронную эпоху, — выяснилось, что сюжеты повторяются. И они повторяются не просто, а в деталях. Привожу пример: молодой человек, студент, веселый, оптимистичный, здоровый, пишет: «Одно из ярких воспоминаний моего детства — как однажды мы с ребятами забрались в строящийся дом. Мы там бегали, орали, кричали. На следующий день все узнали о наших “подвигах”, и нам была большая взбучка». А вот пожилая тетенька, ей было уже за семьдесят, совершенно незнакомая с этим молодым человеком, вспоминая свое детство, которое происходило на эпоху раньше, пишет: «Одно из ярких воспоминаний моего детства — как мы с подружкой спрятались под письменным столом моего папы и пили вишневую наливку. Мы быстро развеселились, и у Маши даже поднялась температура. На следующий день все об этом узнали, и мы получили страшную взбучку». Эти совпадения связаны с совершенно неслучайными вещами. В любом тексте, который построен по схеме текстовой методики, обязательно повторяются те проблемы, которые до сих пор не решены этим человеком. Они повторяются в разных видах. Мы возвращаемся, достаточно послушать себя. Мы часто разговариваем на темы, вроде бы связанные то со служебными сплетнями, то с семейными проблемами, то еще с чем-то. Но мы возвращаемся к одной и той же структуре сюжета. Эта структура получила название «преступление и наказание». И есть еще две, и всё — всего-то три структуры. Мы возвращаемся, пока не будет решена проблема. Когда проблема дезактуализируется, перестает быть важной для нас, мы изменяем структуру сюжета. Но нас интересуют не столько сиюминутные проблемы, о которых человек и так расскажет, что «я одинок», что «я боюсь людей», что «у меня часто болит голова» — это он и так сумеет сказать, потому что он сам об этом знает. Гораздо важнее те сюжеты, те фрагменты сюжета, которые связаны с неразрешимыми в принципе проблемами. Это так называемые экзистенциальные проблемы: проблемы идентичности — «кто такой я?», проблемы смерти — «как мне жить, когда я знаю, что моя жизнь окончится?», проблемы одиночества, которые не решаются ни счастливым браком, ни толпой детей, внуков и правнуков, — это то одиночество, о котором Мопассан писал, что «есть стена между телом и телом, и через эту стену не пройти», проблема свободы и проблема любви в самом широком смысле — тепла, контакта, близости. Это то, что не только создает структуру личности — способы относиться к проблемам, которые неразрешимы постольку, поскольку он человек, — но и выявляет его стратегии, как обходиться с этими проблемами. В частности, в тех двух по-смешному совпавших текстах молодого человека и пожилой дамы, если вы еще помните, был пропуск. Молодой человек рассказывал, как он с другими школьниками хулиганил в строящемся доме. Точка. Дальше ничего не было: «Мы там бегали и орали». А пожилая дама — «Мы напились наливки, и у Машки поднялась температура». А потом сразу все узнали. То место, где существует пропуск, сюжетная лакуна, говорит о том, что там содержится самое страшное и непереносимое, о чем человек не может просто сказать, он скажет: «Я не помню» или «О чем там говорить». По этим умолчаниям, по дыркам в структуре сюжета мы выявляем, что именно нужно спрашивать у человека, какие вопросы задать. Реконструировать эти дырки мы можем частично с помощью второго текста, антиподского, но вопросы нужно задавать там, где есть эти лакуны и пропуски. Они есть не только в сюжете, но и на грамматическом уровне. Такого рода техники, связанные с жестким семиотическим, то есть знаковым, подходом, позволяют сделать очень важный шаг. Между строгой экспериментальной наукой психологией и шаманским, непонятно как устроенным процессом психотерапии все меньше связей. Такого рода семиотические подходы позволяют сблизить шаманство психотерапии и экспериментальный подход в науке. Это работает в обе стороны, это полезно и для психотерапии, и для чистой науки.

Одна преподавательница русского языка и литературы рассказывает, что с одним своим выпускным классом на последнем звонке они взялись за руки и произнесли фразу: «Фено́мен звони́т по среда́м», торжественно поклявшись не отступать от этого произношения до конца жизни. Что означает эта фраза? Смысла в ней, естественно, нет никакого, но зато она содержит три слова, которые можно легко услышать с разными ударениями: «фено́мен» или «феноме́н», «звони́т» или «зво́нит», «по среда́м» или «по сре́дам». Русское ударение — явление очень непростое для изучения, но интересное. Это тяжелая проблема для иностранцев, изучающих русский язык, но для носителей русского языка по большей части постановка правильного ударения, с которым согласны все окружающие, чаще всего проблем не вызывает, и мы даже сами не замечаем, как легко мы рождаем даже довольно нетривиальные ударения. Например, когда мы говорим «спина́», но «спи́ну», но при этом мы почему-то говорим «губа́», но «губу́», а не «гу́бу», хотя, казалось бы, чем отличается «спина» от «губы»? В большинстве случаев разногласий среди носителей русского языка не наблюдается. Но тем не менее есть небольшое количество случаев, где в ударении наблюдается вариативность. Вариативность эта объясняется довольно просто. Естественно, система ударений меняется, но меняется она с разной скоростью. По-разному она может меняться в разных региональных вариантах русского языка. Она может по-разному меняться в разных социальных группах. Например, образованные люди могут быть более устойчивыми к изменениям, потому что они знают, что написано в нормативных словарях, а менее образованные люди могут быстрее переживать какие-то изменения. В результате из-за этого получается, что в языке сосуществует несколько разных ударений довольно многих слов. Еще одна причина — это, конечно, тот факт, что многие слова мы сейчас усваиваем в их письменной форме, а в русском письме ударение не ставится, поэтому мы вынуждены его угадывать. Иногда вариативность в ударении пытаются искусственно сократить, вводя, во-первых, нормативные предписания, во-вторых, подкрепляя их какими-то логическими обоснованиями. Логические обоснования, надо сказать, практически никогда не работают. Например, в словарях написано, что надо говорить «фо́рзац», а не «форза́ц». Когда начинают это объяснять, то говорят, что дело в том, что слово «фо́рзац» заимствовано из немецкого языка, а по-немецки там ударение ставится на первом слоге. Но при этом есть точно так же заимствованное из немецкого слово «абза́ц», которое в немецком аналоге тоже имеет ударение на первом слоге, тем не менее никто не говорит, что надо произносить «а́бзац». Или, например, у нас есть параллельно устроенные заимствования из греческого языка «катало́г» и «ана́лог». И то и то — приставка + корень -лог. При этом мы по словарю должны говорить «катало́г», а не «ката́лог», но «ана́лог». В древнегреческом языке в этих словах было подвижное ударение: в одних падежах было κατάλογος, в других — καταλόγου, но оказывается, что в одних русских словах закрепилось ударение одних греческих форм, в других — ударение других. Никак логически это объяснить нельзя, точно так же как нельзя логически объяснить, почему мы говорим «эпи́граф», но «эпило́г». Одна и та же приставка, разные корни, но непонятно, как можно было бы объяснить разницу ударений. Некоторые слова с вариативным ударением становятся очень характерными социолингвистическими маркерами. То есть если мы слышим, что человек произносит что-то с непривычным нам ударением, мы можем многое сказать о нем, в первую очередь о его уровне образования, потому что есть несколько десятков слов, которые образованному человеку полагается знать, как они произносятся, и не произносить каким-то запрещенным способом. Это слово «звони́т», которое словари запрещают произносить как «зво́нит», уже упоминавшееся слово «катало́г», которое надо говорить так, а не «ката́лог» и так далее. Но дело в том, что, вообще говоря, ударения изменчивы, некоторые изменения могут происходить абсолютно незаметно для носителей русского языка и в маркеры не превращаться. Например, глагол «звони́т» стал таким маркером, но таких глаголов, которые сменили ударение с «звони́ть, звоню́, звони́т» на «звони́ть, звоню́, зво́нит», в русском языке десятки. Например, у Пушкина мы читаем: «Печной горшок тебе дороже, / Ты пищу в нем себе вари́шь», то есть глагол «вари́ть» был раньше такой же, как «звони́ть», тем не менее сейчас мы говорим «ва́ришь» и совершенно не осуждаем людей, которые так говорят. О некоторых словах мы даже не знаем, что они могли произноситься иначе, и нам удивительно видеть другие ударения в старых текстах. Например, есть такое слово «ра́струб», но в старых поэтических текстах можно найти ударение «растру́б» (фактически только его и можно найти). Например, у Михаила Кузмина: «Упоительный момент! / Не обмолвлюсь словом грубым / Мил мне очень инструмент / С замечательным растру́бом!» Здесь и рифма, и ритм — все показывает на «растру́б». Если вдуматься, вообще говоря, форма «ра́струб» исторически незаконна, потому что ударная приставка должна быть не рас-, а рос-, то есть если бы ударение было исходно такое, то было бы «ро́струб», как «ро́ссыпь». Видно, что здесь произошел сдвиг, которого большая часть носителей русского языка даже и не заметила. Из того, что я говорю, уже заметно, откуда мы можем получать знания об истории русского ударения и изменениях. Очень ценный источник для таких исследований — это, конечно, русская поэзия, потому что русская классическая поэзия основана на расположении ударных и безударных слогов по некоторой схеме в пределах стихотворной строки. То есть, зная стихотворные тексты, мы можем извлекать из них ударения, которые вкладывал в них поэт. Здесь мы можем изучать вариативность в разных ее проявлениях, например сравнивая разных поэтов. Есть, пожалуй, еще одна интересная область вариативности, которую на поэтических текстах можно изучать, потому что до нас дошло много текстов, написанных одним и тем же автором. Мы можем изучать вариативность внутри одного человека, потому что оказывается, что неверно, что у всех людей для каждого слова закреплено некоторое конкретное ударение. Например, у Пушкина в «Руслане и Людмиле» читаем: «Находит мгла со всех сторон / И тихо на холма́х почила». При этом другое стихотворение того же Пушкина начинается со строки: «На хо́лмах Грузии лежит ночная мгла», то есть Пушкин мог говорить и «на хо́лмах», и «на холма́х». Получается, что есть вариативное ударение даже внутри одного носителя русского языка. Еще один пример из Николая Гумилева. В стихотворении «Каракалла» есть такие строки: «Если, словно золото на черни, / Ви́дны ноги стройных танцовщи́ц?» Многих из нас, наверное, удивит какое-нибудь из ударений во второй из процитированных строчек: «ви́дны» или «танцовщи́ц». Возникает вопрос: верно ли, что Гумилев говорил «ви́дны» и «танцовщи́ц»? Нет, неверно, потому что в других его текстах можно найти эти слова с другими ударениями, например: «Пускай приведут мне танцо́вщиц Сидона», «Серафимы, ясны и крылаты, / За плечами воинов видны́». Более того, нельзя сказать, что он говорил одним способом, потом переучился, потому что эти «ви́дны» и «видны́», «танцо́вщицы» и «танцовщи́цы» у него разбросаны по текстам разных годов более или менее в беспорядке. То есть получается, что человек, будучи носителем русского языка, всю свою жизнь сохранял такую вариативность. Надо признать, что вариативность внутри одного носителя постепенно в русском языке убывает. Это видно по поэтическим текстам: если мы возьмем большую подборку текстов одного автора и посмотрим, какие слова он употребляет с разными ударениями, то окажется, что у поэтов XIX — начала XX века вариативных слов больше, а у более поздних поэтов — меньше. Например, в текстах Пушкина примерно две сотни словоформ, которые употребляются в разных текстах с разными ударениями, а в текстах Твардовского их уже примерно сорок. Вариативность ударения у одного носителя может регулироваться разными факторами. Например, мы с коллегами недавно проводили эксперимент, чтобы проверить, как люди выбирают ударения в таких глагольных формах, как «про́дал» или «прода́л», «о́бнял» или «обня́л». Оказалась интересная вещь: есть, конечно, люди, которые всегда говорят «про́дал» или всегда говорят «прода́л», всегда «о́бнял» или всегда «обня́л», но есть люди, у которых имеется вариативность, и тогда они стремятся эту вариативность использовать для того, чтобы улучшать ритмичность речи. Оказывается, что ударение в глаголе довольно сильно зависит от того, каково ударение в прямом дополнении, которое следует за ним. Например, если мы употребляем глагол «продать» в прошедшем времени перед прямым дополнением «браслет», то люди с вариативностью скорее скажут «прода́л браслет», но если перед дополнением стоит «дачу», то скорее «про́дал дачу». Получается «та-та́ та-та́» или «та́-та та́-та» — такое чередование ударных и безударных слогов, которое обеспечивается за счет наличия вариативности ударений: «о́бнял Аню», но «обня́л сестру». Разумеется, это верно не для всех носителей русского языка, но тем не менее для некоторых из них можно наблюдать такие статистические тенденции. Может быть, примерно такой же закономерностью объясняется и тот сдвиг, который я упоминал в связи с глаголами «вари́ть, звони́ть» и так далее. Таких глаголов довольно много, туда относятся по большей части переходные глаголы, то есть глаголы, у которых есть прямое дополнение. Не исключено, что в какой-то момент сдвиг ударения развился в формах перед прямым дополнением с ударением на первом слоге в контекстах типа «вари́т кашу», превратившееся в «ва́рит кашу», «кури́т трубку», превратившееся в «ку́рит трубку», а потом распространился и на другие формы. У этого перехода есть и другие объяснения, то, что я сейчас говорю, — это не единственно возможный вариант, тем не менее он показывает, что ударение в русском языке — явление очень сложное, оно очень разнообразно и неоднородно, именно поэтому его очень интересно изучать. Для этого существуют самые разные способы, некоторые из которых я здесь представил. Это, во-первых, изучение на основе поэтических текстов, во-вторых, изучение с помощью экспериментальных методов и многое другое. Но все это, конечно, нуждается в своих исследователях.

В Таиланде вышла гомоэротическая реклама увлажняющего карандаша для губ. Один школьник в классе упрекает другого, что он бросил его сестру. Тот признается, что сказал ей: "Я больше люблю твоего брата". Мальчики хотят поцеловаться. Но один смазывает губы другого увлажняющим карандашом и советует ему пользоваться им регулярно.

На мой взгляд потрясающие работы!

Вот так надо исполнять песни!

«Бача» - этим персидским словом в Афганистане называют мальчиков, которые на закрытых вечеринках танцуют в женской одежде и оказывают услуги сексуального характера. Бизнес на них, несмотря на его незаконность, - весьма популярен в стране. Те, кто его «держит», - таких людей здесь называют «плейбоями» - вовлекают в свою деятельность детей из бедных семей, соблазняя хорошими по местным меркам денежными перспективами. Авторы фильма «Афганские плейбои» попытались понять, как и в чьих интересах работает эта система. Они пообщались с самими бача и их хозяевами, а также побывали на одной из подобных вечеринок.

Ты только дыши

Идея апокалипсиса потрясающе живучая и влиятельная. Она встречается в разных культурах, и везде ей находят практичное применение. Вместе с Валентином Кононом (TrashSmash) мы погрузились в мир апокалипсиса и попытались понять, что же заставляет человечество вновь и вновь обращаться к этой идее.

Роль Пушкина в истории русского языка явно преувеличена. У кого ни спроси, все начинают: «да Пушкин то!», «Пушкин сё!», «он велик!», «гений!», «классика литературы!», «с возрастом сам поймёшь!». А чем же по существу Пушкин отличался от других писателей-современников, толком никто себе и не представляет. Даже филологи, не поизучав целенаправленно пушкинский слог, не в состоянии дать достойных ответов. В видео подробно рассматриваются воззрения Пушкина на те вопросы развития языка, которые волновали его современников, и то, как формировался язык писателя. Тут-то мы и постараемся найти нечто уникальное, пушкинское. А затем без прикрас ответим на вопрос: «who is Mr Пушкин?» — подлинно создатель русского литературного языка или просто неплохой писатель, из которого сделали культ.

Историк искусства и постоянный лектора Arzamas Илья Доронченков рассказывает о портретах. Портрет — это не так просто, как кажется. Как менялся портрет со временем, каким целям он служил и какими, в том числе, магическими свойствами, он наделялся. Об этом и многом другом в новой лекции из цикла искусство видеть.

Это - всего лишь дипломная работа студента операторского факультета Максима Хоменко.

Возможно вы замечали что иногда в ходе дискуссии складывается такая ситуация когда казалось бы ваши аргументы тонут в каких то витиеватых и логических умозаключениях вашего визави или же когда оратор оперируя какими то казалось бы логическими заключениям выдает по итогу абсурдные вещи за истину. Причина тому логически ошибки. Различного рода логических ,таких как, соломенное чучело , апелляция к личности, апелляция к авторитету и другие множество. О некоторых я расскажу в этом видео.

Инструмент, который мог бы стать популярным, но он так и не вышел в массовое производство, и приобрести его очень сложно. Ханг создали в 2000 году швейцарские инженеры Феликс Ронер (Felix Rohner) и Сабина Шерер (Sabina Schärer). Это ударный инструмент, который состоит из двух очень тонких металлических полусфер. В верхней части, DING, есть восемь «язычков», которые отвечают за определенную ноту (видео). В нижней части, GU, есть отверстие, которые резонатором увеличивает громкость звука и создает легкие вибрации — они придают звучанию инструмента особенную уникальность.

Многие девушки хвалятся тем, что могут безошибочно распознать гея не только в толпе, но и пообщавшись с парнем всего несколько минут. Что-то вроде такого встроенного гей-локатора. Но так ли это на самом деле? И как быть с латентными геями? Неужели женщины могут и их узнать, учитывая, что те сами до определённого момента отказываются принимать свою сущность?Сегодня мы расскажем вам правдивую историю, из которой следует, что девушки далеко не всегда в состоянии распознать гея. Более того, нередки случаи ложного срабатывания их гей-локатора, что, безусловно, сильно ранит натуралов. Так что не торопитесь записывать слишком красивого, умного, нежного и вежливого молодого человека в геи. В конце концов, вы же не держали свечку над кроватью данного конкретного парня.

Трейлер второго сезона Sense8

Культуролог Оксана Мороз о сетевом этикете, гендерно окрашенном троллинге и признаках тем, заслуживающих внимания. https://postnauka.ru/video/73919 Феномен троллинга, как и сама фигура тролля в онлайн-режиме, обращает на себя особое внимание в исследовательских сообществах, и изучается это явление довольно давно. В 1996 году Джудит Донат уже опубликовала одну из первых работ, посвященных троллю как персонажу, который активно взаимодействует с любыми другими пользователями Сети. С этого момента мы можем говорить о традиции изучения этого феномена. Интересно, что тролль и в общественном сознании, и с точки зрения психологов, антропологов и социологов рассматривается как фигура, нарушающая этику взаимодействия онлайн, принятые правила речи, правила коммуникации. Это персонаж, который провокативно действует, оскорбляет, приходит в сообщества, где приняты нормы коммуникации и есть коллективные представления, в которые люди верят, и начинает оскорбительно действовать по отношению к его участникам. Чаще всего, когда говорят о троллинге, имеют в виду агрессивное и неэкологичное поведение такого персонажа как неотъемлемой части экологии цифры. Иными словами, мы все существуем в ситуации, когда рядом с нами, людьми, которые, как мы считаем, ведут себя вполне адекватно по отношению к любому другому, существуют такие девианты (персонажи с отклоняющимся поведением), которые сознательно провоцируют нас на негативные реакции и снижают уровень комфорта нашего пребывания в Сети. Это может происходить как в блогах, так и в социальных сетях или в социальных медиа — в любой ситуации, где возникает речевое взаимодействие. Рекомендуем по этой теме: Чем отличается общение людей в режиме онлайн от общения офлайн? Такое негативное оценивание троллинга приводит к тому, что большое количество исследователей создает целые компендиумы, целые гайды, которые описывают, как нужно вести себя по отношению к троллю. Онлайн-сообщество давно выработало единое правило, которое работает везде, и оно звучит так: «Не кормите тролля». То есть никогда не вступайте в коммуникацию, если вы видите, что она тупиковая, оскорбительная, если вы понимаете, что она не ведет ни к какому позитивному результату, если вы видите, что она контрпродуктивна. Но это общий совет, который не разлагается на совокупность конкретных действий. Что значит не кормить тролля? Банить его сразу, как только понимаете, что перед вами человек, который сознательно вас унижает, или же все-таки не кормить его в том смысле, что не вестись на провокацию и продолжать с ним разговаривать как с достойным участником коммуникации? Этого подобное онлайн-правило не описывает, поэтому социологи и другие исследователи формируют общие представления о том, что такое троллинг и кем являются люди, которые выбирают для себя такую идентичность. Часто эти рекомендации звучат радикально и агрессивно, они не предполагают никакого компромисса по поводу взаимоотношений между тем, кого троллят, и самим троллем. Звучат они следующим образом. Во-первых, тролли — это повседневные садисты. Это люди, которые будто имеют офлайн привычку к унижению, к производству хамских высказываний. Из-за того, что онлайн-система принципиально открыта и свободна для коммуникации, там сложно получить физический фидбэк. Грубо говоря, ничего тебе не будет за то, что ты там себя хамски ведешь, поэтому тролли реализуют там свою привычку к оскорблению другого. Есть исследования, в которых речь идет о том, что троллинг гендерно окрашен. То есть мужчины и женщины или люди, которые носят те или иные гендерные роли, по-разному производят высказывания оскорбительного характера и по-разному на них реагируют. Например, мужчины чаще всего считывают правило «Не кормите тролля» в очень простом понимании: нужно сразу забанить этого человека, вывести его из своего коммуникативного поля, зачистить его и таким образом чувствовать себя снова комфортно и спокойно. Женщины же чаще всего предполагают, что такой бан — это проявление ответной агрессии и что нужно действовать более мягко, например увещевать тролля, соглашаться на коммуникацию, для того чтобы переубедить. Это, как известно, для тролля самая сладкая награда, троллинг существует для того, чтобы получить лулзы, то есть для того, чтобы обрести совокупность ответных высказываний, которые его повеселят. И есть третье, очень важное замечание о том, что тролли выбирают в качестве потенциальных жертв представителей тех сообществ и групп, которые в культуре воспринимаются как незащищенные. Поэтому если вы видите троллинг в отношении женщин, подростков или инокультурных, инонациональных групп, то вы можете сразу фиксировать, что в этой культуре существует хорошо развитый сексизм, другие хорошо развитые типы дискриминации. Именно поэтому тролли и приходят в сообщества и провоцируют их участников на ответную реакцию. Забавно, что все эти рекомендации исследователей опираются на очень важное допущение: необходимо выработать новую культуру взаимодействия с троллями. Как будто бы не существует никакого офлайн-аналога такого поведения, как будто мы имеем ситуацию, в которой возникла онлайн-среда в 1990-е годы, и тут же из людей полезли их девиантные, негативные проявления, которые до этого они никак не выражали. Если мы посмотрим на историю троллинга, то поймем, что, во-первых, троллинг всегда опирается на существующую национальную смеховую культуру, то есть на определенные особенности формирования юмора, которые существуют в том или ином сообществе. Можно привести в пример язык падонков, который не был сам по себе проявлением троллинга, но использовался для того, чтобы задеть чьи-то чувства, спровоцировать людей на ответные эмоции. Язык падонков опирался на национальную смеховую традицию и на национальную филологическую традицию работы с языком. Это не было явление, изолированное от всего того, что происходило в русскоязычной культуре до этого. А во-вторых, троллинг, как и любые проявления деструктивного поведения в Сети, в очень большой степени реагирует на некоторые поведенческие стереотипы, которые существуют в офлайн-сообществах в культуре вообще. Жертвами становятся только те, кого угнетают, кто подвергается прессингу также за пределами Сети. Важно отметить, что все рекомендации, которые касаются троллинга и становятся результатом масштабных психологических исследований, часто игнорируют, что троллинг имеет несколько подвидов. Он может раскладываться на большое количество процедур, которые хорошо известны людям, работающим в интернете с 1990-х годов. Эти процедуры являются предметом широких этических обсуждений для онлайн-сообществ, но исследователям почему-то не знакомы. Рекомендуем по этой теме: Механизмы управления репутацией в социальных сетях Это флейминг — разжигание вражды, разжигание спора, провоцирование холивара, бесконечного конфликта на очень важные и принципиальные темы, но такого конфликта, где вы никогда не придете к какому-то общему знаменателю. Буллинг и моббинг — разного рода травля, которая осуществляется либо одним человеком по отношению к другому, либо группой людей. Шейминг (слово года по версии одного из международных словарей 2015 года) — негативные высказывания в отношении человека, в большей степени связанные с его внешней репрезентацией. Хейтерство — производство очевидно негативных, агрессивных высказываний по отношению к разного рода явлениям, и это не обязательно должно быть что-то связанное с конкретным человеком, его поведением или привычкой к репрезентации. Когда мы видим перед собой целый спектр таких практик, мы понимаем, что на самом деле количество и качество этого странного и как будто отклоняющегося поведения в Сети превышает какой-то процент, который мы могли бы отнести к типично девиантному поведению. Мы все так или иначе включаемся в процедуры производства контента, который может быть назван содержащим элементы троллинга для любого другого. Мы все, например, имеем группы людей, которые нам кажутся странными или верящими в не очень понятные для нас сущности, понимаем, что существуют определенные типы поведения, публичного поведения, социальные привычки, которые нам кажутся не очень нормативными. Если мы начинаем по этому поводу агрессивно или не очень агрессивно высказываться, то на самом деле осуществляем троллинг этих персонажей. Мы все сталкивались с какими-нибудь информационными поводами, где поведение человека, медийной персоны внутри события или описываемое событие сами по себе кажутся странными, непродуктивными, неадекватными. Таким образом, оценка, которая выносится исследователями и представителями социально-гуманитарного знания о том, что троллинг — это некоторое проявление девиации и его нужно контролировать, не совсем соотносится с онлайн-реальностью. Если мы хотим понять, как осуществляется коммуникация в цифровой среде, нужно видеть троллинг как совокупность некоторых реакций и как некоторую, пусть примитивную, пусть вульгарную, но тем не менее критику, которую осуществляет каждый из нас по отношению к явлению, которое нам непонятно. Именно поэтому троллинг связан с производством стереотипных высказываний, дискриминационных высказываний, потому что таким образом каждый из нас познает окружающую нас действительность, реагирует на какие-то непонятные явления. Очень важно, что троллинг в некоторых своих проявлениях ― в виде каких-то негативных высказываний, в виде агрессивного юмористического контента ― может быть достаточно хорошо контролируем каждым конкретным человеком. Не надо вводить никаких юридических санкций — достаточно того, что и так содержит в себе правовая культура. Наверное, не стоит говорить о том, что тролли — это те, кого нужно отлавливать и принудительно медикализировать, или те, кого надо вычислять по IP-адресу, для того чтобы проводить какую-то специальную психиатрическую экспертизу. Рекомендуем по этой теме: Анализ социальных сетей в интернете Но внутри троллинга как явления есть особый феномен, а именно феномен хейтерства, который на самом деле вызывает много сомнений в своей адекватности и много опасений. Хейтеры, с точки зрения Энн Фридман, одного из исследователей этого явления, — это люди, которые сознательно или бессознательно, но производят негативный контент и негативные высказывания в отношении конкретного человека или явления, при этом далеко не всегда мотивируя свою позицию. Есть прекрасное правило, которое онлайн-режим заимствовал из офлайн-режима, — haters gonna hate. То есть люди, которым что-то не нравится, которые создают негативный информационный шум вокруг каких-то явлений, будут это делать независимо от того, с чем они столкнутся. Столкнутся ли они с какими-то новыми проявлениями онлайн-действительности, социальными вызовами — они все равно будут провоцировать негативную реакцию, все равно будут ее производить. При этом Энн Фридман делает очень важное уточнение, кого мы можем назвать хейтерами. Она создает то, что называется The Disapproval Matrix ― матрица неудовольствия, неудовлетворения, негативной оценки, где говорит, что в качестве настоящих хейтеров можно оценивать только одну категорию людей — тех, которые критикуют вас иррационально, и тех, которые критикуют вас, не зная вас самих. Это те самые комментаторы на Youtube, непонятные люди, которые приходят в ваш Instagram, пишут вам, какая вы не такая, и занимаются боди-шеймингом. Те люди, которые внезапно находят вас в Facebook, чтобы сообщить вам, что вы глубоко неправы и заблуждаетесь во всех своих проявлениях. Люди, которые вас критикуют сознательно ― коллеги или друзья ― или люди, которые критикуют вас, может быть, не настолько рационально, но при этом зная вас, — это совершенно другие категории персонажей, с которыми нужно взаимодействовать по-другому. Если вас критикуют ваши коллеги, у вас есть стандартная процедура коммуникации с ними, конвенциональная процедура спора или дискуссии. Если вас критикуют ваши родные, которые оценивают вас абсолютно внерационально, но при этом хорошо знают, у вас тоже есть парадигма взаимодействия с ними. А вот с теми, кто вас не знает, но специально находит, для того чтобы высказать вам, как вы неправы, как вы ужасны и зачем вообще живете на этом свете, — с ними коммуникация должна тоже осуществляться по принципу пресечения любых попыток оскорбить вас, нарушить комфортное поле вашего существования. Нужно помнить, что тролли и хейтеры — это прекрасная категория людей, которая может продемонстрировать какие-то очень важные темы или обратить наше внимание на что-то, что заслуживает это внимание. Тролли и хейтеры никогда не приходят к тому или к тем, кто не производит интересного контента, кто не создает интересной точки зрения, кто не мыслит в каких-то интересных перспективах, — они обращают внимание на тех, кто чего-то стоит. Они все время обращают внимание аудитории на какие-то достижения человека, они цепляются за тех, кто достоин внимания. Поэтому можно просто следить за тем, на какие темы направлено агрессивное внимание троллей и хейтеров, чтобы опознать что-то действительно стоящее нашего погружения, нашего знакомства. Кроме того, нужно помнить, что поскольку тролли и хейтеры — это санитары леса, создающие агрессивный вызов, на который нужно реагировать, то они на самом деле учат нас всех тому, как себя грамотно вести в Сети, в ситуации онлайн-взаимодействия. Если мы будем думать, что онлайн-среда — это пространство, где все добрые и пушистые, где все знают этику коммуникаций, где все в белых пальто и никто никогда не нарушает никаких принципов доверительного общения, то мы никогда не научимся реагировать на радикальные, экстренные, экстремальные, выламывающиеся из нормы ситуации. Мы никогда не научимся противодействовать хамам, защищать свою позицию, никогда не сможем, например, оградить то пространство, то комьюнити, к которому мы принадлежим, и выстоять перед лицом какой-то угрозы, которая направлена на наши представления, на то, во что мы верим. Если же мы научимся взаимодействовать с троллями и хейтерами, то мы выстроим очень понятную систему, опять же матрицу, понятный сценарий того, каким образом отвечать на радикальные, агрессивные вызовы, каким образом защищать свою идентичность и идентичность своего сообщества. В целом можно сказать, что троллей и хейтеров не любят потому, что они оказываются провокаторами — требуют, чтобы мы вышли из пределов своей комфортной коммуникации. Провоцируют нас на проявление речевых актов, которые не кажутся нам нормальными ― они хотят, чтобы мы в ответ тоже были агрессивными, нападали в ответ. Людям, которые участвуют в онлайн- и офлайн-коммуникации, это кажется недостойным человека — мы все хотим существовать в системах диалога, уважать друг друга. Но если мы примем за аксиому то, что тролли и хейтеры необходимы для того, чтобы, во-первых, выявлять интересную тематику, во-вторых, научиться сознательно формулировать корректные нормы коммуникации, в-третьих, уметь защищать свое достоинство и идентичность, то в таком случае мы понимаем, что эта категория людей (к которой, как я говорила в самом начале, потенциально принадлежит так или иначе каждый из нас) необходима для того, чтобы сохранять экологию цифры.

Ноам Хомски, «современный мыслитель так много сделавший для человечества», встречается в диалоге с другим публичным интеллектуалом, Лоуренсом Крауссом. Ученые будут говорить о науке, разуме и политике.