Таблица лидеров

Не могу сказать, что я избегал читать последнюю книгу Пратчетта. Просто к моменту её выхода, хотя, скорее, уже к моменту смерти Терри, я в принципе не так много читал. Это то, с чем тебя оставляет вечная тревога показаться скучным или недостаточно эрудированным - ты проглатываешь книгу за книгой, но рано или поздно что-то в тебе перегорает и ты просто не можешь заставить себя читать дальше. Полагаю, как-то так и развивается ангедония - при постоянном негативном подкреплении любое удовольствие, которое сулит награда, постепенно блекнет - остается только чувство неудовлетворенности и щелчки кнута твоего внутреннего перфекциониста. Умение встать между ним и собой, отвоевать назад свое право быть скучным или глупым, пришло сильно позже. Я помню, что новость о его смерти меня тронула, но не так сильно, как я ожидал. Меж тем, даже сейчас я не до конца могу оценить его влияние на меня - книги о Плоском Мире попали ко мне в руки лет, примерно, в десять и, лет до двадцати, я рос на них. Я знаю, что мое отношение к смерти, умиранию вообще сформировано большею частью Пратчеттовским циклом о Смерти (в меньшей - культурными и религиозными особенностями моей родины, хотя, конечно, от этого тоже никуда не убежишь). Многие мои моральные ориентиры выстраивались под влиянием Пратчетта - я далеко не всегда им соответствовал, еще реже - целенаправленно прислушивался, но они есть где-то там внутри. Одна из самых важных вещей - чувство юмора и восприятие смешного были заданы им же. В какой-то мере он даже повлиял на восприятие сексуальности - мои единственные отношения, которые могли бы стать долгосрочными, с конвенционно красивым мужчиной закончились, не успев толком начаться, как раз из-за чувства юмора. Интересно, можно ли вообще жить с человеком, который не улыбается твоим шуткам и чьим шуткам не хочется смеяться тебе? Я не смог в свое время. ... Меж тем, я, наконец, добрался до этой книги. И она... ммм.... плоха. Пожалуй, это то, о чем некоторые фанаты Терри стараются не упоминать лишний раз, хотя замечают это - у Пастушьей Короны слабая сюжетная структура, картонные новые персонажи, довольно вялые "постоянные" второстепенные, очень неровный темп и ритм, который оставляет ощущение общей непричесанности книги. После прочтения остается чувство недосказанности, обманутости, неловкости. Это чувство неловкости хорошо знакомо тем, кто когда-либо наблюдал за тем, как увядают близкие люди - ты не можешь не замечать, как ранее простые и привычные вещи становятся для них невозможными или просто до крайности сложными. Пастушья корона в этом плане почти так же беззащитна, как выпавшая из дрожащих рук ложка с кашей, как орфографическая ошибка в ранее безупречном письме, как забытое имя сына. Именно поэтому она бьет так сильно уже после прочтения, когда рассматривая мысленным взором прочитанное, ты замечаешь, что за утерей лоска гениальности, отточенности, продуманности, не изменилось, осталось то малое/огромное, за что ты всегда любил этого писателя. Как надежда на дне шкатулки Пандоры. Вера в то, что урожаю остается уповать на любовь жнеца. Что если долго держать в руке холодную ладонь, она станет теплой. Что любое большое доброе дело строится на сотнях маленьких, даже если самое большое из них - найти в себе сил встать и прибраться дома. Что в мире не сыскать ни атома милосердия, но оно существует все равно. Что можно ощущать себя частью мира, безграничного огромного мира, говоря ему о том, что он - твой, а ты - его. Прощай, Терри. Я очень тебя любил. Часть меня сегодня осиротела. : )