Таблица лидеров

И да, белый карандаш

Он ушел, совсем ушел. Собрал всё, даже трусы с заплатками. А чашку свою Он оставил. Наверное, потому что она треснула и подтекала? Хотел выбросить её к чертовой матери, чтобы НИЧЕГО о нем не напоминало. А оставил. Сначала чашка стояла на полке в кухне, потом запрятал её подальше, заставил гостевыми тарелками, с глаз долой. Так, нет же! Пришел Матя, да не один. Привел с собой очередного претендента на вакантное место в моем сердце. Пока я ходил в холодную за плюшками-пирожками, он, на правах друга, решил помочь накрыть на стол. Возвращаюсь я с блюдом с печеным, а он стоит, вертит в руках эту гребаную чашку. - Зачем ты держишь дома треснувшую посуду? - Да так?! - Это плохая примета! Надо выбросить. - Ну, выбрасывай. И он выбросил в мусорное ведро, да так удачно, что в ведре чашка раскололась. - Вот, посуда бьется к счастью! Приметчик мой. А, действительно, зачем держать треснувшую посуду. Может, ей в мусорке самое место? Вместе с Тем, о ком еще болело...

Уважаемые форумчане, сегодня представляю вам ещё одного великолепного художника из маленько страны Эль-Сальвадор, которая находиться в Южной Америке. Он представился как Альберто Эскобар. Именно это имя он всегда использует в подписях своих работ. Здравствуй, Альберто, я хочу задать тебе несколько вопросов, чтобы представить тебя и твое творчество. Привет, Алекс, я с удовольствием отвечу на твои вопросы. Я очень рад и счастлив, что тебе понравились мои работы. Я горжусь предложением быть представленным на вашем сайте и хочу поблагодарить тебя за такую возможность. Альберто, расскажи, пожалуйста, как давно началось твое увлечение рисованием? Я начал рисовать в 10 лет, но в то время мои картины были однотипны со скудным комбинированием цветов. В 13 лет я начал учиться в архитектурном и до 20 лет я не занимался живописью. Архитектурное образование очень прослеживается в твоем творчестве. Значит чисто художественого образования у тебя нет? Есть. В 20 лет я поступил в университет на факультет изобразительное искусства. Но все 4 года учебы у меня не получалось рисовать человеческую фигуру и мне приходилось много работать, чтобы результат начал меня удовлетворять. И в итоге ты в этом очень преуспел - мужские тела на твоих картинах изображены великолепно. А почему ты пишешь в основном мужскую натуру? Мужская натура для меня всегда была эротичной в искусстве. Страсть, желание, эротизм - это мои три составляющие как художника, и это мой собственный стиль. Ты наверно заметил, что у красок, которые я использую, в основном одна и та же палитра цветов во всех картинах, как мне кажется эти цвета очень хорошо передают эти три составляющие. Меня привлекает мужская натура в первую очередь потому, что я гей, во вторых это для меня эротично, и я хочу, чтобы эту эротику можно было почувствовать, почувствовать этого персонажа, почувствовать даже прикосновения к коже того, кто изображен на картине зрителем. Твои работы очень большие по размеру и, как я увидел, ты даже расписываешь целые стены. Расскажи, какие материалы ты используешь в своих работах и сколько времени уходит на создание таких шедевров? Да, рисую фрески тоже, используя в основном акрил и масло для некоторых деталей. Время на работы варьируется от размера картины. Минимально - неделя, а над некоторыми я работаю до трех месяцев. А размеры, обычно от 2 и до 10 метров. Альберто, ты с фотографичной точностью прорисовываешь и тела и детали. Это стиль к которому ты в итоге пришел? Может раньше ты использовал другие техники? Почему тебя привлекает именно такая реалистичная подача? Реалистичность в моих работах появилась на последнем курсе университета. Я видел, что в моем классе никто не уделяет этому внимание, внимание к деталям таким, как руки и ноги, глаза и губы. И я решил попробовать отличаться и, я думаю, у меня получается. И мне очень приятно, когда это воспринимают как часть моего собственного стиля. В твоих работах ты не редко прибегаешь к мифологическим и библейским сюжетам. Мифы привлекают тебя или может ты хочешь что-то ещё сказать этим? Все западное искусство основано на мифологии, человек изображающий божество стремится сделать это при помощи прекрасных моделей, чтобы люди воспринимали их как идеал. Тоже самое происходит и в любой другой религии, человек не будет молится на образ уродливого ангела ( уродство у нас ассоциируется с демонами), или, например, представь уродливого Иисуса. Через прекрасное они хотят передать, что это "положительное". В своем творчестве я затрагиваю божественное, включив туда эротизм, а эротизм это всегда часть моего стиля. Кроме гей эротики, что ещё входит в список того, что ты любишь рисовать? Я рисую все, что меня вдохновляет, это может быть и старое здание, животное, пейзаж. У меня много картин с изображением пейзажей, цветов, фруктов, разных животных, но "царь царей" у меня мужская натура! Альберто, может быть есть то, что ты хотел сказать ЛГБТ-сообществу в России? Если честно, я не очень разбираюсь в русской культуре, и мало что знаю о ЛГБТ в России. Но что хочется сказать вы не одни, пусть мы рождаемся в разных странах у нас разные культуры, говорим на разных языках, но в нас есть одно общее что нас объединяет мы ценим прекрасное, мы поддерживаем друг друга, мы боремся с гомофобией, мы растем сами и помогаем миру расти, все мы ЛГБТ и ЛГБТ-френдли - это особенные уникальные люди и у нас есть будущее! Спасибо, Альберто за твои ответы, за твое искусство! Спасибо тебе за всё, обнимаю! Ещё работы Альберто вы можете посмотреть здесь: https://www.instagram.com/alberto_escobar_artist/ http://www.albertoescobarart.com/

Я в этом мире чужой, Здравствуй, любовь, и прощай... Рай, что тебе подарил - То был потерянный рай. Мысли мои, мысли мои - Грязные, пьяные. Души наши, души наши, Ох, неприкаянные! Души наши, души наши - Падшие, дрянные. Мысли наши, мысли наши, Ох, окаянные! Вечер, зажглись фонари. Город укрыт пеленой. Годы проходят как дни - Я в этом мире чужой! Мысли мои, мысли мои - Грязные, пьяные. Души наши, души наши, Ох, неприкаянные! Души наши, души наши - Падшие, дрянные. Мысли наши, мысли наши, Ох, окаянные! Солнце неистово жжет, Жизнь утекает в песок. В картах опять не везет, Выход - лишь выстрел в висок...

Хорошо тебе живется В кокаиновом раю - Ежедневно, без оглядки Губишь молодость свою. Где-то в призрачной нирване Бродит огненный дракон. В кокаиновом дурмане За собой ведет в огонь. И зимой, и летом знойным, С осени и до весны, Мир твой красками наполнен. Кокаиновые сны, кокаиновые сны. Ты во власти искушений - В наркотической плену. Только ради сновидений Губишь молодость свою. Но судьбу ведь не обманешь. За собой ведет в огонь, В кокаиновом дурмане - Злобный огненный дракон.

Сегодня моё любимое "пешее утро". У меня достаточно времени, чтобы пройтись до работы пешком, через старый город, мимо лавчонок, с грохотом открывающих жалюзи, мимо жёлтых шершавых домов турецкой постройки, сложенных из нетёсаного известняка. У земли камень совсем выкрошился и лежит на тротуаре яичным порошком. "Тёплый дом", ночлежка на углу, и вовсе щербатая и пошла трещинами. Её обитатели сидят у входа на разнокалиберных стульях, курят и пьют кофе. - Хабиби, посиди с нами! Это Моти. Жители ночлежки меняются, но Моти по-прежнему здесь. Он вроде старшего по общежитию, и эта ушедшая в землю ночлежка – его единственный дом. - Некогда, Моти, работа! - Беги, но помни, в третий раз – мороженое! - Ты бредишь, Моти? - У нас говорят: если парень и девушка случайно встретились три раза, он должен угостить её мороженым! - А ты случайно сидишь тут каждый день? - А ты ходи другой дорогой! - Моти, у тебя нет мороженого. У тебя даже лишнего стула нет. - Для тебя всё будет, хабиби. Это наш ритуал, маленький спектакль, в котором потравленный нищетой и наркотиками Моти – всё ещё ничего себе мужик. Он сидит у входа в свой дом и пьёт кофе. Он флиртует с красавицей с летящими волосами, в раздуваемой ветром юбке. А ночлежка, треснутый стул, бумажный стаканчик и я – это просто реквизит, театральная условность. Я не в обиде, в этой пьеске мне досталась выигрышная роль, и я улыбаюсь. Моти не протягивает мне руки на прощанье, не ожидая, что я её приму. *** Месяц назад сын позвонил за полночь и разбудил меня. Я держала телефон на отлёте. Из трубки оглушительно брякала музыка "мизрахит" - арабско-ивритская попса - и был слышен гул голосов, который Эли пытался перекричать. Потом я услышала гортанный шёпот, словно ночной дух что-то шептал Эли на ухо, мой слабый арабский спас меня от понимания, что именно. - Халас (хватит)! - раздражённо ответил Эли кому-то, - Халас! Прекрати! - и в трубку, - мам, погоди минутку, я выйду. Шум в трубке немного утих. - Мам, можно я дам твой номер телефона одному парню. У его матери какие-то проблемы с домом, очень надо помочь. - Что за парень? - Друг. - Пусть они с матерью просто придут ко мне на приём. - Он не сможет с ней прийти. - Хорошо, пусть сама придёт и скажет, что ты…друг её сына. - Она ничего о нём не скажет. Кое-что начало проясняться. - Ладно, дай ему мой служебный телефон. Как его зовут? - Мухаммед. Мухаммед эль-Cана. - Дружба народов, значит… *** В приёмной наш охранник Нисим развлекает чернявую девчушку лет пяти, хлопая самого себя по бокам ручным металлоискателем. Приборчик и девочка пищат на одной ноте. Её мама сидит тут же – ноги спрятаны под стулом, руки зажаты между колен. Это она, Нур эль-Cана, мать Мухаммеда. Нур тоже прошлась пешком сегодня утром по дороге сюда – километра три от деревни-стойбища до трассы, по каменистой грунтовке, через прохладную весеннюю пустыню. Дочурка всё время скакала вокруг неё, убегала вперёд, совсем не просилась на руки. И Мухаммед, бывало, убегал в пустыню, бродил в одиночестве по вади – высохшим руслам ручьёв, а потом и вовсе стал уезжать на попутках в город, пропадать по нескольку дней. Нур не понимала зачем, не хотела, не должна была понимать. - Привет, подружки! – говорю я, - Нур, пошли ко мне в кабинет. Нур вскидывается легко, как маленькая танцовщица. На ней джинсы и толстовка, капюшон надет поверх хиджаба. Из платка глядит молодое подвижное личико, Нур улыбается, крошечные родинки на лбу съезжаются к переносице, курносый носик смешно морщится. Она похожа на хорошенькую египетскую мумию, и глядя на неё, я понимаю, в какую породу пошёл тот красивый смуглый мальчик, который хрипло шептал на ухо моему сыну. Тот, которого нельзя упоминать. Коридор узковат, и мы идём гуськом: я, а за мной две тонкорукие красотки. От обеих немного пахнет костром. - Ты принесла документы? Нур вынимает из кармана куртки свёрнутые бумажки, потрёпанные и пожелтевшие. Бог знает, где они хранились в её временном жилище, том самом, что мы и собираемся спасать. Спасать её единственный дом, которого на самом деле нет. Сейчас я знаю историю Нур наизусть. Шесть лет назад она и весь её клан жили в большом бедуинском посёлке, нищем и грязном, но там даже была торговая улица, где тоже гремели жалюзи лавчонок, пахло жареным мясом и специями, где бродили без дела местные подростки, и ветер носил между лабазов полиэтиленовые пакеты. Там был дом свекрови и свёкра, грязновато-белый, на столбах, с плоской крышей, где можно было сидеть в тенёчке под тентом из чёрного джута и пить кофе. За домом – кривоватая пристройка из голых блоков, там и обитала Нур со всем своим выводком. Тогда детей было трое или четверо. Муж Нур все дни напролёт проводил у своей старшей жены Шахразад, толстой и горластой тётки, которая меля языком и покрикивая, умело удерживала его возле себя. Но иногда по ночам он возникал в пристройке у Нур, слетал из-под стрехи, как святой дух, обернувшийся голубем, так что дети продолжали рождаться. Когда их было уже шестеро, на той самой пыльной торговой улице подросток из клана эль-Сана, имени которого уже никто не помнит, пырнул ножом паренька из клана Абу Каф, запустив ржавое зубастое колесо кровной мести. Люди стали умирать, но шейхи решили, что не бывать "сульхе", примирению, между благородными эль-Сана, потомками настоящих кочевников, и презренными крестьянами "феллахами" Абу Каф, и всему клану пришлось бросить свои дома и переехать. Им дали землю в пустыне на двух холмах, и там из деревяшек, тряпок и кровельного железа они и построили свои жилища, декорации будущих домов, как бы на время, а на самом деле навсегда. Беда в том, что землю надо было узаконить, заплатив пошлину, но деньги, вырученные за старые дома, быстро ушли на свадьбы, рамаданы и поминки, улетучились, как песок с пустынным ветром хамсин. Эль-Сана грозило выселение. Жестяной сарайчик Нур могли разрушить, хотя она и так спала с детьми во дворе на матрасиках, под кособоким навесом, куда ещё проще было залетать её мужу-голубю. Теперь детей стало девять. *** Я печатаю. Дочурке Нур скучно, она выгибается, ложась плечами к матери на колени, и что-то лепечет по-арабски. - Она говорит, что ты совсем не смотришь на клавиши, - переводит Нур. - Ты тоже так научишься, когда вырастешь, - я протягиваю малышке чистый листок из принтера и карандаш - пусть пока порисует. Карандаш берёт Нур, осторожно, кончиками пальцев. - Я тоже могла учиться, - вдруг говорит она, - меня даже брали в местный колледж на художественный. Я удивлённо таращусь на карандаш в её руке. - Я люблю рисовать, особенно карикатуры. Мне остаётся только потупиться. Нур тоже опускает глаза. - Поблагодари от меня своего сына, – говорит она своим коленям. Внезапно меня осеняет: - Хочешь посмотреть на него? – спрашиваю, поколебавшись минуту, - он как раз выложил фотографии в фейсбук сегодня утром. Я кладу перед Нур телефон. Эли снял селфи на плоской крыше, на фоне каких-то психоделических полотнищ. А позади попала в кадр ещё одна смуглая фигурка. - Красивый, - говорю я. - Красивый, - повторяет Нур одними губами, - только похудел. Она ещё мгновение смотрит на экран, а потом быстро переворачивает телефон рубашкой вверх. Солнце бликует на его серебристой поверхности. Сейчас позднее утро. Эли, должно быть, на лекциях. А Мухаммад работает в своей слесарке в яффской промзоне, безобразном скопище ангаров из кровельного железа, небрежно разгороженных. Они чем-то похожи на его жестяную деревеньку на двух холмах, куда он больше никогда не сможет вернуться. Два года назад Мухаммаду было семнадцать. В поисках того, что просили его тело и душа, он забирался всё дальше от своих, ставших чужими, пока не очутился в душном и тесном тель-авивском квартале, сплошь покрытом граффити, где обитали беженцы из Африки. Теперь его единственным домом была большая, темноватая и шумная квартира - вписка “неправильных парней из-за черты". Это сто лет не знавшее ремонта жилище сразу напомнило Мухаммаду старый дом бабки и деда, с грудой матрасов, сваленных в углу и плоской крышей, затянутой от солнца психоделическими тряпками. Все его соседи были беглые палестинцы, гонимые тем же голодом души и тела и тем же страхом его обнаружить. И Мухаммад, обладатель настоящего синего удостоверения личности, чувствовал себя среди них наследным принцем, вернувшимся из изгнания, своим на пыльной каменистой грунтовке - общей дороге всех изгоев. И в клубе, куда его за руку отвёл Салим, самый старший из них, с висячей серьгой в ухе - Мухаммад тоже хотел такую - он говорил парням из северного Тель-Авива, что он палестинский студент, которого преследуют из-за его ориентации. Эти белокожие из Рамат-Авива всё равно не смогли бы отличить палестинца от бедуина, а он всё время умело вворачивал мудрёные словечки, которых от них же и нахватался. Это казалось ему куда романтичней, чем рассказ о его сородичах, копошащихся, как блохи, на двух раскалённых холмах в их жестяном аду. *** Я сканирую документы Нур, слегка разгладив их руками. Теперь мои руки тоже немного пахнут дымом. У нас общий запах. Остаётся только отправить сообщение по электронной почте и ждать. Нур с дочкой что-то чиркают на листке, соприкасаясь головами. Нур сняла толстовку и осталась в длинной футболке, которая слегка натягивается спереди. -Нур, ты беременна!? Она зыркает на меня одним глазом и пожимает одним плечом. -Ты почему молчала? -А что? -А то! Кто же тебя, беременную, выселит, тембелит!? -Не ругайся! - ворчит Нур. Я быстро набираю ещё одно сообщение. Через двадцать минут приходит ответ из земельного управления, самый лучший, на который я и не надеялась. Нур позволено выплачивать пошлину частями, по две тысячи в месяц, это почти всё её пособие, но Нур не одна, с ней прибудут духи пустыни и её клан, и главное - она сохранит свой воображаемый дом. В дверях Нур оборачивается в последний раз. - Шукран, спасибо, - произносит она, поглаживая дочурку по волосам. Обе одинаково смотрят на меня исподлобья. - Аален, не за что. Береги себя и ребёнка. - Это будет мальчик, - говорит Нур, кладя вторую руку на живот, - Мухаммад. Остаётся только рисунок на столе. На нём уходит вдаль каменистый просёлок, огибая глухую каменную стену. За ней едва виднеется плоская крыша дома. Этой стеной Нур надёжно укрыла от всех невзгод тот дом, который она носит в своём сердце. Дороге, крадущей сыновей, туда не проникнуть. Там дети играют во дворе, проветриваются на верёвках покрывала, и марлевая сетка колышется в окне, а у калитки, вместо того, чтобы лаять, встречает гостей, виляя хвостом, лохматый пёс, очень похожий на охранника Нисима. *** В сумерках я снова иду пешком. Солнце прячется за створки ворот центральной автостанции, покрывая глянцевые бока автобусов психоделическими разводами. В одном из автобусов Нур прислонила голову к стеклу. Одной рукой она обнимает дочку, а другой достаёт телефон. “2 тысячи в месяц”, - пишет она короткое сообщение. В ожидании ответа Нур бездумно глядит за окно, где, неотличимые, сменяют друг друга голые холмы. Только с одного, побрякивая, ползёт пёстрое стадо коз, которых гонит хворостиной голенастая девчонка в платке, словно подросшая дочка Нур или сама Нур, спрятанная внутри хиджаба вечная девочка. Автобус останавливается на перекрёстке. Отсюда ведёт много дорог, но дорога к стойбищу Нур самая безыскусная. Телефон тихонько дзинькает - пришёл ответ. Одно слово: “договорились”, и смайлик. Несколько мгновений Нур просто поглаживает большим пальцем улыбающееся личико, а потом тщательно удаляет оба сообщения. *** По пути я снова миную ночлежку. Моти сидит на прежнем месте, рядом с ним свободный стул. - Садись, хабиби, - Моти стряхивает пыль с сиденья, - Был долгий день. Ты устала. И на это раз я сажусь. Меня ждёт мой дом, полный забот. Но с тех пор, как мой мальчик оставил его, он словно медленно превращается в декорацию самого себя. Моти протягивает мне стаканчик, и я наконец дотрагиваюсь до его руки. Она шершавая и тёплая, стаканчик её согрел. Вокруг полно бутафории, но Моти самый настоящий и он угощает меня кофе: -Пей, хабиби. Сегодня редкий вечер - воздух прямо поёт! А какое небо! Небо над всеми нами действительно чудесное...

Вообще, по идее, это надо было рисовать маслом, именно такими крупными мазками, жирными и контрастными, но я решил попробовать маркерами, после чего разводил уже нарисованное аквалайнером.

Расскажи мне мама о любви, О любви, которой не было и нет - Вопрошаю, всматриваясь в ночь, Твой ищу во мраке силуэт. И под стать горенью желтых ламп, Солнце излучает тусклый свет. Расскажи мне мама о любви, О любви, которой не было и нет. Ночь не позволяет глаз сомкнуть, Мозг мой продуцирует лишь бред. Расскажи мне мама о любви, О любви, которой не было и нет. Путь летит Земля в Тартарары, С вихрями забот, сует и бед. Расскажи мне мама о любви... - Только ты не можешь дать ответ. Много дней минуло с той поры, Дней, а также месяцев и лет. Жду, что на рассвете ты придешь, Сознавая - мамы больше нет. Я к тебе на Небо вознесусь, Только так узнаю твой ответ. Ты расскажешь, мама, о любви, Что в том мире не было и нет.

Сергей Греков: Ну, и мне захотелось тоже сделать перевод текста этой берущей за душу песни. Обожаю творчество Святослава Вакарчука. Надеюсь, автор идеи, Сергей Греков не будет в обиде. Колорит, конечно, потерялся... Вот что из этого получилось, с надеждой на мир, дружбу, соблюдение правил форума и авторских прав. МИГ МИТЬ Напиши на чужом ты конверте Напиши на чужому конверті То, что в письмах озвучить не смог. Те, що так у листі не згадав. И за шаг до назначенной смерти І за крок до відважної смерті Будь таким, каким знал тебя Бог. Будь таким, яким Бог тебе знав. Посмотри, как в округе светает, І поглянь, як навколо світає; Ты снегов белый холод постиг. І як сніг неймовірно блищить. Не спеши, пусть она ожидает Не спіши, най вона зачекає Лишь миг... Ще мить... Вспомни сад за окошком знакомый, Пригадай той садок коло хати, Как ты в детстве о счастье мечтал Де плекав свої мрії малим. У костра возле отчего дома, І де читав перед сном тобі Тато; А отец тебе сказки читал. А ти - сидів коло вогнища з ним. Посмотри, как в округе светает, І поглянь, як навколо світає; Ты снегов белый холод постиг. І як сніг неймовірно блищить. Не спеши, пусть она ожидает Не спіши, най вона зачекає Лишь миг... Ще мить... Погрусти о любви своей первой, Поверни своє перше кохання - Пусть душа, как тогда, защемит. Най душа, як тоді защемить. Усмехнись ей вослед непременно - Посміхнись ти для неї востаннє - Лучше так, так хоть меньше болит. Краще так, так хоч менше болить. Посмотри, как в округе светает, І поглянь, як навколо світає; Ты снегов белый холод постиг. І як сніг неймовірно блищить. Не спеши, пусть она ожидает Не спіши, най вона зачекає Лишь миг... Ще мить... Напиши на обычном конверте Напиши на простому конверті То, что в жизни своей не сказал. Те, що так у житті не сказав. И за шаг до назначенной смерти І за крок до відважної смерті - Будь таким, каким Бог тебя знал. Будь таким, яким Бог тебе знав. Посмотри, как в округе светает, І поглянь, як навколо світає; Ты снегов белый холод постиг. І як сніг неймовірно блищить. Не спеши, пусть она ожидает Не спіши, най вона зачекає Лишь миг... Ще мить... Потерпи, пусть она ожидает Потерпи, най вона зачекає Лишь миг... Ще мить... Не спеши, Не спіши, Уж весна наступает - Вже весна наступає – Сей миг... За мить... Мить Океан Ельзи

Любовь и ненависть - две сестры-подруги, Дающие нам, попеременно, сил. Бывает часто - ненавидишь то, что любишь. Но невозможно ненавидеть то, что не любил. Я не хочу чтобы кончалось лето, Но и приходу осени я несказанно рад, - Когда деревья в золото одеты, И лозы ломит сочный виноград. Я не люблю, когда приходит осень, С соплями, кашлем, прочей ерундой. Унылый дождь, грязище, слякоть... Депрессия! - она излечится зимой. Зима! Год Новый, Рождество, она прекрасна! Право, я за зиму ратую всей душой. Но как же надоел мне зимний саван... Я от депрессии оправлюсь лишь весной. О, да! Весна! Ты просто чудо! Весенняя капель, - в ней все для вдохновения поэта. Но если честно, надоело жутко! - И снова с нетерпением я ожидаю лета. Любовь и ненависть - две сестры-подруги, Дающие нам, попеременно, сил. Бывает часто - ненавидишь то, что любишь. Но невозможно ненавидеть то, что не любил.

Под дробь дождя, под шум порывов ветра, Душа стенает - где уж там полет? Когда любовь прощается с любовью, То даже в зной сжимает сердце лед. От всех недавних встреч с тобой - В душе осталась только боль; И рвется тоненькая нить... Прощай, любовь! А за окном метель, то плачет, то смеется. То сгинет вмиг снежинок суета. Когда любовь прощается с любовью, То в душу заползает пустота. От всех недавних встреч с тобой - В душе осталась только боль; И рвется тоненькая нить... Прощай, любовь! Сосулек лед весной растопит солнце, Их слез капель сольется в ручейки. Когда любовь с любовью расстается, То сердце разлетится на куски. От всех недавних встреч с тобой - В душе осталась только боль; И рвется тоненькая нить... Прощай, любовь! Под вспышки молний, изуродовавших небо. Под музыку, которой автор - гром. Твои глаза пытаюсь отыскать на небе, И прах былой любви целую под дождем... Прощай, любовь!

Ты подарила мне земли благословенье. Ты подарила мне дыхание весны. Ты показала мне, мой угол отраженья, Благодаря всему и вопреки. Одна лишь ты в зеркальном отраженьи, Меня узнала, всем законам вопреки. *** Не спеши уходить — Оставайся со мной до утра. Как умеют вампиры любить Знает только Луна. Пусть покоя лишив, Нас укроет любви пелена. Мне нужна в этом мире Лишь ты — мне нужна ты одна! Я не забыл о первой нашей встрече, Когда из школы возвращалась ты домой. Нельзя стереть из памяти тот вечер, И ночь, что я потом провел с тобой. Нельзя забыть весенний чудный вечер, И наши поцелуи под Луной. *** Я с болью вспоминаю наши встречи. Нужна как воздух! Мне нужна лишь ты одна. И каждый раз, едва наступит вечер, Я чуда ожидаю у окна. И каждый раз, как наступает вечер, Рвет голову на части тишина. *** Как жаль, что людям неподвластна вечность. Я подниму бокал за упокой. И понесусь куда-то в бесконечность, Я с мыслями лишь о тебе одной. Сквозь бездну пронесусь я в бесконечность — Утратив смысл жизни и покой. © Роман Свиридов

Лишь взглядами мы встретились - Миг показался вечностью. Дрожа от напряжения, Я прошептал "привет". Это как наваждение. В зеркальном отражении. Я не имел сомнения - Ты прошептал в ответ. И от переживания, Даже на расстоянии, В тот миг короткой встречи Слез скрыть мы не смогли. И в тот знаменательный вечер Условились мы о встрече: Каждое воскресение - На краю земли. Там на самом на краю земли, За туманом, в голубой дали. Там, где радугу рождает дождь, Ты меня как прежде ждешь.

Не зови меня по имени. Не зови меня по отчеству. Все растаяло, как белый дым - Не сбылись мои пророчества. На куски разбит хрустальный дом, Не спастись от одиночества. Не зови меня по имени - Не сбылись мои пророчества. Ополчился на меня весь мир. Все планеты стали в линию. Отказался от меня кумир, Что слепил себе из глины я. Я не знаю, где теперь мой дом, Где отечество и родина. Не зови меня по имени - Я родился Квазимодою. Мой хрустальный дом разбился вдруг, Стал теперь пещерной тварью я. И не знаю, кто теперь мой друг - Кто любить сумеет варвара. Заблудиться навсегда в тайге, Утопиться в горной бы реке. Спрыгнуть бы с утеса вниз, Голову разбивши вдрызг. Не спеши - шумит тайга, Не дури - поет река, И утес промолвил вдруг - Стой! Я знаю, кто твой друг! Он немного не такой, как ты, Но душою непорочный он. Понимает он твои мечты, И спасет от одиночества. Камню верить был не склонен я, Но проверить не мешало бы. И тогда я отослал письмо - На него ответил ты. Ты зови меня по имени - Не зови меня по отчеству. Мой кумир теперь из глины ты - Так спасай от одиночества.

Закат на миг окрасил небо красным, И ночь одела мир в свой черный плащ. Так жизнь проходит - нас не балует удача. Мы здесь лишь гости - эти игры не для нас. А ты сидишь, накинув на худые плечи Изъеденное молью черное манто. Есть только ты, есть только этот вечер, И слезы, но не видит их никто. Не хочется кривляться зеркалам Над полками с опасной бритвой, Или искать любой изъян, Упорно всматриваясь прохожим в лица. Зачем кричать, когда никто не слышит, Или смеяться, когда некого смешить? И жить зачем? - ведь не к чему стремиться. Нет выхода из дебрей городских! И вот теперь сидишь с остывшим сердцем, А дверь души закрыта на засов. Ты созерцаешь, как сгорая, плачут свечи - Но только слез не видит тех никто. А в окна смотрит ночь с немым укором. Упало на пол черное манто. Все может разрешиться очень скоро - И ты умрешь, но не увидит этого никто...

Зима дышала в наши лица, Подталкивала в спины. Может быть, пыталась сдвинуть, Думая, что мы лишь птицы. Стучала в наши стекла, Наверное, искала входы. Я видел ее вроде, Вчера чуть у порога, И каплями на темных окнах. Забытые ее коды и шифры... Зачем читать послания И греть мороз дыханием, Когда из игры ты вышел? Дышу в твои ладони Во мраке, в темноте Твои я согреваю пальцы. Мы просто будем Дальше И холод нас не тронет. Под черным небосводом, Под шум ветров и скрипов Твой поцелуй - не импульс А долгожданная свобода... 9.03.2017

Стараясь понять, мы ведь точно не знаем Причин, по которым в любви остываем. Подъем, эйфория - устали, уснули И химию страсти с собой утянули. Утрата интриги и чувства потеря – И мы уже собственным клятвам не верим. И вот уже пройдена точка возврата, А с ней и привязанность делась куда-то. Хотим перемен, когда нам надоели Любимые раньше душою и телом. Они же, как прежде, нас любят и верят, Что сила любви защитит от потери. И вынесут нашу измену едва ли… А как было вам, когда вас предавали?

У леса стоял дом, а в доме том жил старик. Он часто выходил из своего бревенчатого жилища на простор, так сказать, своей необъятной родины. А родиной ему служили луга и леса, прилегающие к его постройке, но поскольку жил он так глухо, что вряд ли какой умный человек придет да забредет к нему в гости по своему желанию, то и отшельником соответственно слыл капитальным. Старик ходил по дрова, а также на рыбалку, на озеро голубое да глубокое, что неподалеку от дома было. За ним сразу болота начинались, да топи бездонные. Там не то что живого, там даже мертвого человека нога не ступала. Так и жил, не зная ни света белого, ни электричества, ни радио, а про телевизор, компьютер и Интернет так и вовсе упоминать не стоит. Да и слов он много не знал, сам себе придумывал названия какие-то, такие, что обычному человеку разобрать трудно. Короче говоря: тот еще чудак. Но гости к нему все же являлись. Дело, бывало, доходило до того, что придет какой-нибудь путник, заплутавший в лесу непроходимом, чаще густой да непролазной, и станет выпытывать у него дорогу до ближайшего населенного пункта. А старик ни черта не понимает, только руками машет, чего-то непонятное рассказывает. Путнику все кажется, что это он немой и не может толком объяснить, куда идти, вот и жестикулирует и показывает верный путь. А со стариком так вообще смешная история выходит. Он-то привык считать, что он один на всем свете белом есть. Более того, думалось ему на собственном языке, ни одного существа здравомыслящего нет, ни на поляне, ни в лесу, ни даже в озере, а в болоте и тем более. А эти негодники, непонятно откуда взявшиеся, думал старик, видно плод воображения. То есть глюки. Было с ним такое однажды, что он грибов каких-то насобирал, да и сделал настой. Ядреный такой настоище… Как только он его выпил, так тот час в дверь вломился белый медведь с бутылкой водки наперевес и гитарой. Стал старику песни петь, про северный полюс какой-то, про медведей, которые об ось чешутся зимой. Он так ничего и не понял, но на следующее утро, когда проснулся с больной головой, то ли от настоя, то ли от песен медвежьих, то ли от недосыпа, стал в поте лица думать. При этом он смешно садился на корточки и начинал тужиться, словно… Хотя понятно, на что это похоже. Как говорится: без комментариев. С того времени он частенько стал употреблять настой этот. Но как только уразумел, что не может обойтись без варева своего ни дня, сразу же перестал. Большой силы воли человек, что ни говори. Перешел на трезвый образ жизни. Но причин было для того несколько. Во-первых: белый медведь знал всего одну песню, зато заваливался каждый вечер и пел без умолку. Во-вторых: стали к нему заявляться странные девицы, вели они себя некрасиво и вытворяли очень стыдные вещи. И голова болела после этого ужасно. Пришлось с этим покончить. Тем более манера у него пошла – стыдных девиц во сне смотреть. Вот он и завязал, вот и правильно. Так жил старик. Весь день у реки со снастями рыболовными, а в лесу дрова заготавливал. Потом люди появлялись, как только грибной сезон начинался. Так что скуки он не знал, хотя девиц все же очень не хватало ему. Как только приходили люди, старик наш начинал думать о том, что не выпил ли он настойки ненароком, тайком от самого себя. Но понимая, что не принимал он ничего кроме ухи наваристой, убеждался в том, что все люди – всего лишь галлюцинации, спровоцированные долгими годами одиночества. Вот и живет по сей день, считая всех нас плодом своего воображения. Не далек от истины дедушка, ох не далек…