Пустота

Там под ярко сине алой 
Убегает сон бандит,
Что-то бережно скрывая 
Под промокший дождевик.

Руки длинные худые, 
пальцы мерзлые немые.
Впереди чернеет мост --
На перилах ржавый трос.

Без огня фонарь вчерашний 
В луже лунный след остыл.
Медленно по-черепашьи 
Бросил что-то у перил.

Свёрток тёплый сине алый 
На холодной мостовой.
Поскорее просыпайся 
За украденной звездой.

Порядок и Глупость

1. Порядок требует много усилий пространства и времени.
2. Чтобы объяснить первую мысль понадобиться много места и времени. Если это не так, значит мысль в пункте 1 ошибочна. 
3. Глупость не требует много пространства и времени, но способна занять всё, что осталось. Тоже требует много усилий.
4. Есть ли разница между усилиями Большой глупости и усилиями порядка? Чтобы найти ответ на этот вопрос понадобиться много пространства и времени.
5. Чем больше глупость, тем бОльшим порядком она кажется. Тем больше таланта и искусства в неё вложено. 
6. Чтобы отличить гениальную глупость от Порядка, нужно много усилий и времени. Этот пункт согласуется с 1 и 2 и 3.
7. Любые достижения являются результатом удачного стечения обстоятельств в бОльшей степени, чем усилия. Думать иначе -- приятно, а потому смотреть пункт 3.
8. Люди не глупы, но умно мыслить больно. Думать по накатанной - приятно. Думать сквозь боль ещё нужно научиться, хотя постоянно заниматься этим никто не сможет.
9. Человек не личность ровно настолько насколько он принадлежит группе людей. Однако не принадлежать группе человек не может, тогда он не совсем человек. Но кто сказал, что быть не личностью плохо? А кто сказал, что быть личностью хорошо? 
10. БОльшая часть человеческой культуры -- глупость умноженная на мечты о невозможной жизни, которая приправлена страхами. Считать такую культуру ценностью -- порождает ещё большую глупость.
11. БОльшая часть мудрых мыслей -- результат гордыни или оправдания "чего-то". Умная мысль не может состоять из трёх слов или предложения. Такова суть ПОРЯДКА, смотреть пункт 1.
12. Если вы чувствуете обиду, раздражение и желание поспорить, читайте пункт 3.

— Да! Да!!! Да!!!! — Хлопал он в ладоши. — Приезжаю я в Торонто, а там й*ая осень! Нет, ну а что делать. Я беру Эрика за руку, и веду его пить глинтвейн, потому что Эрик ничего крепче не пьёт. Это же Ээээрик.
Рассказчик наклонил голову набок изображая Эрика.

— И вместо того, чтобы поговорить с приятелем о высоком, ну там о хорошей эрекции, о девочках, он что делает? Он лайкает пост Маккинзи. —Человек изображает максимальное возмущение.
— То есть, я выделил время, послал отца на*й, а он сидит и лайкает Маккинзи, которая трахнулась с каким-то Бобби и написала об этом. Вот тебе эвент, а?!!!

Люди внимательно вслушиваются в трагическую театральную паузу.

— А этот Бобби он кто? Бобби форменный засранец, его никто не любит. На него там бочки дерьма весь курс катит, а она с ним трАХнулась.

Толпа понимающе молчит.

— Вы же понимаете, что это значит? Они её просто съедят, вместе с её с*ка тупыми п*нутыми тампонами. И я смотрю там уже постов под пять сотен ненависти и его один лайк! Представляете?! Сотни постов ненависти — и его один одинёшенький лайк. И он ей пишет комментарий поддержки: «Я бы тоже трахнул такой член». Воображаете?! Пи*ец!!!

В голосе уже были слышались хриплые нотки, а запал только разгорался:
— Воображаете?!! И что? А!!! Они идут на свидание, она лижет ему по самые яйца и они женятся. Happy End!!!

Горячий оратор садиться в общую компанию, опрокидывает шот и продолжает наигранное удивление:
— Ну вот, бл*дь, как?! Что нам скажет наука? И да! Я точно знаю: она не считала его сексуальным. Вы думаете — скрытая симпатия — а ни*я!!! Она не считала его сексуальным, пока этот сукин сын не поставил лайк!

Оратор уселся на диван подтягивая к себе поднос с выпивкой.

— А? Билет мне в рай, если мы не сделаем на этом бабки!

Он рассмеялся и поднял тост:
— Выпьем за удачливого Эрика, за ох*енные лайки и за успех нашей компании!
«Кампаай» — закричала толпа, «За науку!» — кричали другие, «За QA после первой не пить» — голосили третьи.

По причине закрытия двух учебных учреждений района, оставшаяся школа требовала расширения. Большое фое отдали под новые кабинеты. Образовался длинный коридор. Дверные проёмы пришлось переделать из-за ошибки уже после того, как двери оказались установлены, поэтому по бокам тёмного коридора дверей было раза в два больше, половина из которых работала, а половина висела в назидание.

Прижавшиеся друг к другу бледные двери и мрачный тощий коридор оказывали до мурашек мистическое впечатление.

Олег появился в самом конце коридора перед кабинетом истории и увидел на другой стороне прямоугольник света. Он сделал шаг по его направлению. Пальцами замерил расстояние между сторонами и побежал навстречу.

Олег ещё застал большое фае в первом классе. Тогда это было светлое крыло школы, куда они бегали с ребятами поиграть. У окон стояли большие горшки с листьями, напоминающими садовые грабли или гигантские папоротники. Олег носил им насекомых. Он мечтал, что однажды наберёт жуков-солдатиков в банку и оставит где-то в классе на уроке, а потом все будут смеяться и конечно же вспоминать, что это сделал он. Но он не сделал. Он не сделал, хотя были и жуки, и банка, и школа, и урок. А на следующий год он забыл про жуков. В памяти осталась только мечта, которую Олег уже не понимал. Зачем? Почему кому-то надо? Какой смысл? Что смешного?

Он остановился, чтобы приложить указательный и большой пальцы к прямоугольнику. Расстояние между пальцами было меньше светового пятна. Олег запомнил новый размер и побежал. Так он останавливался снова и снова, проверяя перспективу. Каждый раз казалось, что прямоугольник приближался, и каждый раз Олег чувствовал, что пальцы обманывают его.

Невидимая сила, которая смыкала их, заставляла верить и двигаться называется надеждой. Но там, где можно пробежать тысячи метров без одного вздоха и без одного удара у надежды нет смысла. Вся её мудрость — дать время, чтобы подумать. Время, чтобы подумать, как жить пока существуешь.

Раньше Олег был уверен, что потерял способность надеяться, поэтому признал её не сразу. Но и когда признал, то продолжал бежать. Ни усталости, ни боли не было в ногах. Он бы бежал ещё очень долго, если бы не другая сильная боль, вырвавшая его из бессмысленного побега на желанную волю.

Он вернулся в начало коридора. Открыл дверь кабинета истории, который был похож на летнюю комнату из-за того, что в окна светило вечное солнце, и подошёл к учительскому столу. На столе стояла та самая банка с жуками от которой исходил знакомый запах лета. Насекомые ползали по всему кабинету и ведомые неизвестной силой стремились попасть в банку. Чем больше их было в банке, тем сильнее на языке отпечатывался вкус жуков. Олег подошёл ближе, засунул палец в самую гущу и почувствовал боль ненависти. Но он не одёрнул руку. Он продолжал смотреть как жуки со всех щелей заползали внутрь, усиливая его чувство.

— И вы ещё удивляетесь, что его никто не берёт? — Сказал полный мужчина с масляным пятном на рубашке, — Он же стрёмный, — и глазами показал на мальчика в углу бара.
В это время Донна улепётывала зачётный пиано-перфоманс с буги-вуги. Она и слышать не желала, кто там чего говорил, просто балдела от звука, размахивала своей головой с такой силой, что закрученные завитушки прыгали в такт вместе с объёмными грудями словно метроном. Раз-и-два-и-три-и-четыре-и! Мистер «Кик-И» появившийся невесть откуда подыгрывал ей на электрогитаре.

— Кто это стрёмный, — спросил мистер «Кик-И»
— Да вот тот пацан, видите? Опять пришёл сюда из приюта. Сейчас Дженкинс нагрянет.
— Дженкинс?! — С удивлением спросил: «Кик-И», — Он, наверное, страшный?
— Как моя Сара после попойки.
— Что ты несёшь, косой, Сара никогда не пила, — крикнула Дона.
— А я и не говорил, что она! — Возмутил мужчина с масляным пятном, тыкая большим пальцем себе в грудь.

Мистер «Кик-И» подозвал парня жестом.
— Эй, бэби, как дела?
Микеле не ответил и насупился
— О, да у тебя депрессия.
Микеле посмотрел на мистера «Кик-И» из-под лоба.
— Это тётенька в очках так говорит.
«Кик-И» был доволен собой, что смог разговорить ребёнка, и не хотел терять кратковременный успех операции.
— Это правда, бэби? — Спросил он для поддержания светской беседы.
— Вы четвёртым пальцем не дожимаете баc, — ответил недовольный Микеле.
— Бэби, ты это услышал? — Удивился мистер «Кик-и»
Микеле сделал вид, что ему задали оскорбительный вопрос.
— Так это производственная травма, мальчик, — крикнула Дона.
— Ох, бэби! — сказал мистер «Кик-И», — Она лжёт с целью спасти грешную душу, а на самом деле мои руки выросли из заднего места.
Микеле удивился.
— Правда?
— Зуб даю! — засмеялся мистер Кики.
— Вам сделали такую сложную операцию, — искренне посочувствовал мальчик, — это был очень талантливый хирург.
Бар неожиданно затих. Донна не сразу сообразила, что слова напрочь лишены иронии. Её глаза налились слезами безумного смеха, и она прыснула, заражая гоготом всех окружающих.
— Я же говорил, он стрёмный, — шёпотом повторил мужчина с пятном.
— Заткнись, жирдяй! — Заступился мистер «Кик-И». Он подозвал жестом мальчика и спросил его нравится ли ему музыка. Микеле одобрительно кивнул, и сказал, что может «слабать» «jingle bells». Мистер «Кик-И» одобрительно выставил палец вверх и пригласил Микеле продемонстрировать.

Микеле с раннего детства привык выступать на публике и на самом деле уже порядочно изголодался по признанию и вниманию. С хитрым видом подошёл к инструменту и нажал пару клавиш. Бар не обратил внимания. Тогда он выпилил сложное арпеджио вместе с хроматической гаммой. Кто сказал, что дети не умеют манипулировать? Бар умолк.

И Микеле попытался на слух подобрать по памяти «Лунный свет» любимого Дебюсси. Он интуитивно упростил партию левой руки, достаточно, чтобы передать основной мотив. Посмотрел на кислое лицо Донны, потом на скучное лицо мистера «Кик-И» и понял, что этим публику не завоюешь. Микеле взял паузу, подумал и во всю силу ударил буги-вуги, который только что исполняла Донна.
— Чёртовый малолетка! — Крикнула от неожиданности она.

В этот момент появился мистер Дженкинс. Он открыл левой рукой дверь в бар и сразу увидел наглого сорванца. Микеле выплясывал Буги-Вуги на клавишах и мистеру Дженкинсу показалось, что ребёнок пьян. Он прикрыл от стыда лицо и принялся пролезать сквозь ликующую публику.

Его остановил гриф стратокастера.
— Вам что-то угодно, сэр? — спросил мистер «Кик-И» тыкая чиновнику в грудь.
Мистер Дженкинс посмотрел на новое лицо и промямлил:
— Сотрудник_приюта_для_детей, — Слюни словно склеивали слова вместе.
— Ах, это вы мистер Дранкинс! — догадался «Кик-И», — Оставьте пацана в покое! Разве не ясно, насколько херов этот ваш приют, как, впрочем, и дикция, если ребёнок сбегает в такую дыру!
— У_этого_ребёнка_аутизм! — Начал выходить из себя мистер Дженкинс из-за чего слова стали слипаться ещё сильнее.
— Каутизм?! Донна ты слышала, у мальчика коммунизм! — Прокричал мистер «Кик-И».
Донна подошла к мужчинам.
— Хоть коммунизм, хоть гомосексуализм! — Сказала Донна, — Это не передаётся! — Она положила тяжёлую руку на плечо мистера Дженкинса.
— Оставьте парня в покое. Я сама отведу его в приют после банкета! — Произнесла она серьёзным голосом, который не знал отказа. — Даю слово!
— Это правильно, — поддержал её мистер «Кик-И». — Вы посмотрите какой парнишка способный, прям как Моцарт!

Сотрудник приюта ехидно ухмыльнулся:
— Значит вы ничего не знаете? — Сказал он. — Это же тот самый ребёнок из замороженной яйцеклетки. Поэтому его никто брать и не хочет!
— Гонишь!!! — Выпучил глаза «Кик-И».
— Так оно и есть, — подтвердил мужчина с пятном.
Донна скривила лицо.
— Это он что ли по потолку ногами ходит? — Донна недоверчиво посмотрела на парня, который продолжал склеивать музыкальные фрагменты, которые слышал в баре и добавлять к ним флёр импровизации.
— Матерь божья!!! — Всплеснула она руками, — Точно вылитый папашка!
«Кик-И» обернулся в сторону мальчика.
— Как же это я так… опростоволосился… Непростительно.

Мистер «Кик-И» вспомнил Биджоя Чандра, а вместе с ним и безумную юность. Теперь он и Донна с чувством ностальгии смотрели на малую копию великого певца.

Когда Микеле окончил дебют под аплодисменты, Донна махнула рукой мистеру «Кик-И» и поднялась на сцену к инструменту.
— Эй, народ! — Крикнула она со сцены, — Кто-то из вас помнит старину «Би-Джой»? — Она показала на пальцах цифру два и зал одобрительно заревел: «Да!»
— Сегодня этот засранец снова с нами! — Сказала Донна, глядя косым взглядом на Микеле. Микеле понял, что означали её слова, он знал, кто являлся его биологическим отцом: Биджой Чандр, это он придумал заморозить яйцеклетку, это он составил особый контракт, это он был повинен в том, что Микеле лишился семьи и дома, и в том, что его ненавидел весь мир. И тем не менее, Микеле почему-то не чувствовал ненависти к биологическому отцу. Он просто его не понимал.

Донна взялась двумя руками за клавиши и зазвучал бас. Мистер «Кик-И» пристроился сбоку, всё так же плохо прижимая четвёртый палец. Донна почти пустилась в пляс, как горячий Везувий она выбрасывала звуки словно лаву в людей, а они подхватывали движения.
— Эй народ! Вы хотите знать, почему мы называем это Буги-Вуги? — Громко сказал Донна в микрофон, — Я объясню. Видите, левой рукой я играю Буги, — И она убрала правую руку за спину, — Вот так! Вот такое Буги!
Зал одобрительно загудел вместе с темой баса.
— А правой рукой я играю Вуги, — Она убрала левую руку за спину, — Вот таааак!!! Во такое Вуги!
Пальцы правой руки словно ужи на сковородке запрыгали по четвёртой октаве. Микеле улыбнулся, захваченный электрическим задором. Ему тоже захотелось смешать коктейль из секунд, квинт и терций. Донна подняла левой рукой край синтезатора, чтобы правой было удобней скакать по клавишам.
— А теперь вместе! Вместе — это Буги-Вуги — Закричала она и добавила басов. Музыка лилась словно из рога изобилия, завёрнутая в бесконечную репризу.
— Теперь ты понял парень? — Крикнула Донна маленькому Микеле, — Понял?! Она не заканчивается! Никогда! Ты можешь играть снова и снова! Вот так! Вот так! И ещёёёёёё!!!
Донна повернулась вокруг себя, поблёскивая яркими звуками. Мистер Дженкинс уже дёргал туловищем и улыбался по сторонам, кажется, он забыл зачем пришёл сюда.
— Потому что Буги не заканчивается! — Кричала Донна. — Пока можешь играть Вуги не заканчивается!

Она повторила эти слова словно мантру несколько раз рассыпая волшебные осколки настроения вокруг, и Микеле повторил вместе с ней: «Пока можешь играть, Буги-Вуги не заканчивается».

Знаете, чем женщины отличаются от мужчин?
Женщины опаздывают на свидания, ради великой цели, а мужчины опаздывают просто так! И что самое обидное: они не собираются извиняться. Ведь ПОДАРОК пришёл. (речь конечно не о колье своровски. Это он -- ПОДАРОК)

Но... могу ли я на него сердится? Ведь он фактически не знает..., что его ждёт, когда будет выходить с подъезда. Ведь Михалыч, сосед с 10ого этажа, уже установил тарелку дрожащими руками, которая держится на двух заклинаниях Хогвардса.
Или иначе говоря: Аннушка уже разлила масло...

Подарок ему приготовила я. Тостер, блестящий, красивый. Свекровь подарила мне на годовщину свадьбы. Хотела спросить её родословную подарка: кто был первым. Знаете, а вдруг этому тостеру уже 100 лет, и его постоянно передаривают.
Поэтому я нацарапала своё фамилие там внизу, на тот случай, когда снова передарят. Если он вернётся моим внукам -- они будут знать -- это семейная реликвия. А ещё через 100 лет как знать, возможно его выставят на Сотбис и мы будем сказочно богаты...

Тостер ему не понравился, задвинул под диван. Но пытается улыбаться с благодарностью! Так люблю его за эту улыбку, сразу понимаешь, что нужно прекращать отношения. Но не могу его оставить. Он сам уже давно хочет, поэтому и не могу! Жду, когда в меня влюбится. Без этого бросить не могу! Не вините! Женская месть:бьёт во все стороны по всем.

Хотя на самом деле зря я так. Он молодец. Набрал 3 кило, в спортзале. Там батончики продают анекдотические. Пресса нет, зато руки кажутся больше. Мужчина с большими руками -- эротично, а если ими управляет мозг... -- я теряю сознание! От одного вида!

Знаете о каком мужчине я мечтаю? Ты молчишь -- а он всё сам, всё сам!

Недавно была у психолога, она говорит, моё мышление иррационально. Мужчина не может читать мои мысли. И если я чего-то хочу, мне нужно это прямо объяснить. Воображаете? Я её спрашиваю:
-- А можно к вам мой любовник придёт на консультацию
-- Можно.
-- ЗАПИСЫВАЙТЕ!!!
-- Его?
-- Мои мысли конечно!

Эти психологи... никаких нервов на них не хватает. Одно хорошо, на вопрос мужа куда я потратила 20 тыс -- ходила к психологу. И он поверил! Берите на карандаш.

Мне тут как раз мысль пришла. А что если любовник умрёт сразу в кровати. Муж приходит домой, видит, что я изменила. Он хочет его убить... А УЖЕ ПОЗДНО! А в это время я вижу его кислую рожу и наслаждаюсь моментом... Главное тостер убрать подальше на всякий случай.

Впрочем, всё фантазии. Мой муж год не мог клопа на занавеске убить. Тот залез осенью, и зимовал у нас под боком. Смотрел в глаза каждое утро.

Вообще изменять плохо. Хотя все уже всё давно знают. Свекровь ведь специально на выходные болеет, чтобы он к ней ездил. Сочувствует моему горю. Ещё бы, двадцать лет с этим человеком прожить. Знаете, когда у вас сын взрослый, вы специально из дома уходите, чтобы он мог сексом заняться. Ну а что делать? 19 лет уже парню. Надо же войти в его положение. А свекровь вошла в моё. Я её за это уважаю. Молодец!

Понимаете теперь мою ситуацию? Как я любовника брошу? Что ж это получается свекровь зря болеет? Муж зря ездит. Столько усилий и всё ради меня. Как же я такое неуважение покажу.

Поэтому вся надежда на Михалыча! Ты мой любимый! Дорогой человек! Принесла ему вчера три бутылки водки. Прошлый раз принесла пять -- напился и лежат несколько дней с белочкой. План сорвался. Теперь всё по науке. Купила ему три. Проверила, чтобы в закромах ничего другого не было. Вся надежда на тебя. Не подведи. Разорви ты уже этот ПОРОЧНЫЙ КРУГ!

Улыбки умирают как люди, вымываются реками печали, утрачивая первоначальный блеск, теряются за мусором обыденности и чахнут в колесе рутины. Некоторые умирают вместе с людьми, которые их помнят. Как давно вы видели человека, который бы улыбался вам не по долгу и не из-за вежливости, а потому что вы способны унести её с собой.

Начало тут: 

Теперь Тони прислушивался к шагам, чтобы ощутить себя живым. Шаги замедлились, всё ближе и ближе. У его кровати оказалась женщина преклонных лет. Если бы мог, Тони подпрыгнул бы от неожиданности. Он даже не услышал как дверь открылась, и ему на какой-то миг показалось, что перед ним присела смерть.

Женщина помотала головой и с улыбкой сказала: «Ну какая же я смерть». Тони подумал о том, что всё это ему приснилось, но улыбнулся в ответ левой половиной лица. «Ничего другого тебе не оставалось, да?» — спросила его женщина, похожая на смерть. Тони вспомнил о том, как вчера к нему пришла Энни. О том как именно она пришла. Формально пришла, формально села рядом с ним, формально смотрела ему в глаза, формально покинула его, словно они вовсе и не были знакомы. Улыбка сбежала с половины его лица.

Женщина внимательно заглянула ему в глаза. «Нет, тебя это не беспокоит. Ты весь как один сидишь в этих мыслях. Можно сказать, что вся твоя жизнь только и осталась в них. Так бывает, Тони. Так бывает, когда пытаешься все мысли и чувства поместить в газонокосилку, а потом кто-то ломает её и ты ломаешься вместе с ней.»

Тони кивнул. Он ощутил как тёплая рука, похожая чем-то на руку его бывшей жены сомкнула ту его ладонь, которая всё ещё была способна внимать. «Нет, это вовсе не смерть» — подумал Тони. «Да, ты прав» — ответила женщина: «Смерть уже была и сделала своё дело. Никто во всей вселенной не в силах починить газонокосилку». Она сжала его за руку: «Но последнее слово может остаться за нами, как тебе такое Тони?», — и добавила: «Услуга за услугу». Тони бы сказал, что ничего другого ему не оставалось, но в этот раз он и сам был не против.

Утром Энни раздражённо заметила свежее письмо, ожидая что-то неприятное, она удивилась, когда развернула конверт. Она ещё больше удивилась, перечитав дату отправления на штампе. Письмо было отправлено как раз в тот самый день, когда газонокосилка сломалась, и за день до того, как сломался Тони. Она с волнением перечитала письмо. Потом снова. Потом позвонила Гевору, чтобы предупредить по работе, позвонила Дэну, попросила прощения, и поехала к отцу. Через три часа она сидела на том же месте, где ещё вчера была женщина похожая на смерть, и точно так же сжимала здоровую руку Тони. Тони молчал, но Энни уже услышала от него всё о чём только мечтала.

«Энни. Следовало бы начать это письмо так. Дорогая Энни, я осознаю сколько боли и неприятностей доставил тебе. Но это не было бы правдой. На самом деле, Энни, я не осознаю сколько боли и неприятностей доставил, и мне страшно об этом думать.

Я хочу рассказать тебе, почему тобой горжусь. Уверен, ты этого не знаешь. И если я просто скажу: «Я тобой горжусь», — не поверишь.

Всё началось очень давно. Моя бабушка Эллис, твоя прабабушка была вторым ребёнком в семье. У Эллис был старший брат: спортсмен, красавец, самый популярный парень в школе и любимчик семьи. И вот однажды Эллис пришла к родителям и рассказала им о том, что якобы старший брат её изнасиловал. Родители не поверили ей, а несколькими годами позже её брата посадили за изнасилование одногруппницы. Больше к этому вопросу никто не возвращался.

Эллис выросла, стала прекрасной женщиной, но в глубине души желала отомстить родителям за недоверие. Она решила доказать им и самой себе, что является плохим человеком, поэтому вела неблагочестивый образ жизни. Эллис выбирала мужчин одного за другим, захватывала их, пользовалась и бросала, веря в том, что таким образом у неё есть над ними власть.

На этом её жизнь могла бы завершится, пока она не встретила именно того парня, который полюбил её по-настоящему, и не хотел её бросать. Так на свет появилась моя мама, Роуз. Но несмотря на то, что мой дедушка любил Эллис, и возможно Эллис была не безразлична к нему, их отношения были настоящим адом, в котором и росла Роуз.

Наверное, Роуз, моя мать, показалась тебе кроткой женщиной. Но это была лишь маска девочки, которая привыкла жить в семье, где отец и мать ненавидят друг друга. Роуз знала обо мне всё, что я делаю не так, что я делаю так. Она следила за каждым шагом, и очень скоро я понял, что наказаний за ошибки мне не избежать, что мир состоит из боли и огорчений, если ты не косишь свою траву, которая всегда нескошенная.

Я не обвиняю свою мать. Ничего другого ей не оставалось. Но у меня был шанс сломать это, ведь я как никто другой знал, насколько ужасно жить в семье, где с тобой обращаются как с газонокосилкой, где думают, что ты газонокосилка, и любят тебя как газонокосилку.

Мне стыдно, что я не справился, Энни. Я не справился. Но у тебя получилось. И поэтому я тобой горжусь. Ты сейчас поймёшь почему.

Помнишь тот день, когда вы пришли с Дэном. Я и правда подумал, что он отличный парень, но я понял, что ты привела его только для того, чтобы быть мне хорошей газонокосилкой-дочерью. А я как хороший отец-газонокосилка не мог допустить, чтобы моя дочь вышла не по любви, ведь я и сам женился на женщине-газонокосилке.

 Я знаю, ты считаешь свой первый брак ошибкой. Но это было твоим первым решением на пути, чтобы сломать проклятие, которое несёт наша семья уже много лет. И пусть это было неидеальным решением, я знаю как много усилий потребовалось, чтобы его совершить.

Поэтом я горжусь тобой, Энни. И когда у тебя появятся дети, а они появятся, Энни, они родятся свободными от ошибок прошлого.

Попроси за меня прощения у Дэна.

Люблю тебя, твой отец»

Когда в палату вбежал Дэн, Энни сидела в слезах, держась за руку отца. Впервые за много лет она по-настоящему улыбнулась. Все её ошибки и невзгоды показались маленькими и не значительными перед огромным будущим, а рядом оказались те, кого так не хватало.

Тони посмотрел на Дэна, потом на Энни и закрыл глаза. Ничего другого ему не оставалось, а теперь и не требовалось.

Майкл пришёл к выводу, что, избавив Джимми от страха потерять зрение, он избавиться и от самого Джимми. Наблюдая над работой Мемры, он переосмыслил понимание любви. Люди сходились не ради продолжения рода, а ради продолжения жизни идей, что носили под сердцем. Мир вовсе не принадлежал людям. Он принадлежат тому, что не существовало в полном смысле этого слова, но тем не менее, было совершенно реальным.

— Джимми, — сказал Майкл, — Я поговорил с Чарльзом, и мы нашли способ вернуть тебе зрение, когда ты потеряешь своё полностью. Есть такой способ. Можно вырастить в затылочной части мозга световые рецепторы и туда подавать сигнал с камер, которые буду вставлены в глаза. Эта операция конечно же стоит немалых денег, но она реальна. Кроме того, — добавил Майкл, — возможно к тому времени как твоё зрение значительно ухудшиться, появится более совершенный способ.

— Спасибо, Майкл, — Поблагодарил Джимми, — Но это не поможет.
— Почему не поможет? — Удивился Майкл.
Джимми бросил мыть посуду и сел недалеко от Майкла, положив ладони на колени.
— Я хочу сказать, если ты хочешь уйти от меня. — Джимми запнулся, — Нет. Если ты хочешь перестать приходить ко мне. — И посмотрел Майклу в глаза, — Или если ты хочешь не чувствовать себя виноватым из-за меня. —Джимми подумал ещё и добавил, — Или если ты не хочешь, чтобы я как-то мучался по этому поводу, то операция совершенно не нужна.

Казалось, Майкл понимал каждое слово в отдельности, но вместе не понимал ни одного.
— За десять лет у меня было много времени подумать, как я буду жить, когда потеряю зрение. — Объяснял Джим, — Это привело к тому, что я как будто начал жить без зрения уже сейчас, хотя глаза ещё видят. С тобой у меня что-то похожее. Я был полностью уверен, что наши отношения закончились ещё тогда. На самом деле мы уже два года практически живём в гостевом браке.

Майкл внимательно слушал и не перебивал.
— Каждый раз, когда ты приходишь я заставляю думать себя, что это последний раз, чтобы уменьшить надежду на продолжение. Наверное, ты думаешь тоже самое, но немного по-своему. Получается, как и с глазами. Хотя они всё ещё видят, но я живу так, как будто уже ослеп.

В предложении подставилась точка. Майкл постарался не затягивать с ответом:
— Джимми, — сказал он и выдохнул, — Джим. — А после сделал глубокий вдох, — Видишь ли. Нет. — Майкл отбросил какую-то фразу и начал заново. — Я не испытываю любви вообще. Не только к тебе, Джим, а вообще. Возможно, это какая-то мутация, как с твоим зрением. Поэтому мы не в равных условиях.

Джим немного приоткрыл рот от удивления, что делало его немного нелепым и одновременно сексуальным. Майкл невольно улыбнулся:
— Это необычная особенность.
— Нет, — Джим остановил Майкла, — я не про это, я про другое. Ты хочешь сказать, что всё из-за «неравных условий»?
— Конечно, — ответил Майкл, — Это было бы несправедливо.
— Только всё с точностью до наоборот! — Засмеялся Джим, — Мы как раз в самых равных условиях!

Майкл ничего не смог ответить, потому что Джим лишил его равновесия, и придерживая левой рукой смеялся прямо в глаза. Мысли в голове Майкла сдуло ветром страсти и на следующие пару часов он забыл совершенно обо всём.

Антонио играл на нескольких полях, потому что неуёмной энергии в нём бурлило в два раза больше. Его первое увлечение — нейрохирургия позволяла капаться в мозгах других, его второе увлечение — реабилитация, позволяла «восстанавливает тело» после того, как мозги уже накрылись, и наконец — гребля! Гребля делала всё сразу: вставляла мозги, восстанавливала тело и убивало время! Главное не перепутать с формулой Чарльза: убить мозги, вставить в тело и на*й время!

Поэтому Майкл выбрал единственно верный способ — отдать Джимми на греблю. На самом деле это была не просто гребля, это была гребля человека, который занимался мозгами и реабилитацией. Или если говорить простым языком: никакой гребли не было. Зато было солнце, вода, река, игры и хорошая компания. Именно хорошая компания по мнению Майкла и требовалась Джимми, а Джимми как-никак требовался хорошей компании.

Он тихой сапой зарабатывал себе на внимание и репутацию. Но очень быстро участники «гребли» осознали, что Джимми им никак не загрести, а Джимми понял, что его счастье плавает в другом болоте.

Как-то Антонио завёл его в палату с двумя девочками на четвёртой стадии лейкемии. Потом ему пришлось водить его снова и снова, снова и снова, а потом не только к девочкам, и не только к детям. Джимми нашёл место, где он стал популярен! И чёрт побери, насколько это место оказалось недалеко от кладбища. Тем не менее эффект на лицо! У Джимми прошли кошмары!

А друг Антонио посоветовал Майклу поднять его мягкое место с пуфика и заставить Джимми пойти учиться в медицинский, чтобы иметь возможность работать реабилитологом. Сума сойти!

P.S. я только сейчас понял, о какой гребле могла идти речь!!!

Лулу не любила читать новости. Читать новости любил Жан, поэтому сообщал он. Она слушала. Сегодня побили очередного «зомби». Зомби — так в глобальной сети называли людей, не имеющих электронных следов. То есть, у них мог быть аккаунт, но они ничего не писали, не пустили фото и не записывали видео. Для Мемры такие аккаунты выглядели пустыми клетками. О «зомби» Лулу тоже рассказал Жан. За последний год случилось десять таких нападений. Нашлись программисты, которые вычисляли «зомби» по пустым профилям, помещали имеющиеся данные в Базу. Ходили слухи, что кто-то пустил по сети специальный вирус, отслеживающий зомби, и ворующий с их компьютеров личные данные.

Новости про зомби вызывали ощущение беспокойства. Последнее время это чувство снова вернулось к Лулу, но она не могла найти его источник. Внешне всё было отлично. Был Жан, была семья, новая семья: идеальный круг. Жан устроил Лулу фитнес-тренером. Появилась работа. Но беспокойство не проходило.

В сети ходили разговоры. Много разговоров. Разных разговоров. В пабликах, в зашифрованных чатах. Народ обсуждал институциональных родителей.  За ними так же открылась охота. В darknet (нелегальной сети) сливали личные данные, утёкшие из правительственных баз. Говорили про ребёнка, рождённого из замороженной яйцеклетки, о том, кто он на самом деле. В сети попало видео выступления Микеле в Амор Мунди. Говорили разное. Что Микеле Чандр не человек, что он искусственная органическая машина. Что правительство создало его для замены людей. Что теперь всех натуральных будут травить или ждать, когда они умрут своей смертью.

Появились группы посвящённые естественному деторождению. Вспылили давние страхи ЭКО. Лулу сама подписалась на эти группы и была в них активным читателем, а позже получила статус модератора. Жан уже несколько раз обсуждал с ней вопросы деторождения, Лулу серьёзно решила накопить деньги для рождения ребёнка. Ходили слухи, что после полного одобрения закона про институциональную семью, детей станут насильно забирать у биологических родителей. Всё это выглядело крайне логичным. Жан говорил, что институциональные родители — это люди специально отобранные для воспитания детей, учитывая эмоциональные качества и генетические склонности к воспитанию. А возможно это и вовсе не люди, а созданные органические тела наподобие мальчика из замороженной яйцеклетки, которому «вынули» некоторые важные человеческие гены и родили неестественным способом.

Жан так же рассказывал, что когда-то давно на земле открыли генную инженерию и начали тотально вмешиваться в геном растений и животных с целью получить требуемые свойства. Потом настала очередь людей. Но теперь этого мало, так как современные вирусы настолько хорошо адаптировались к новым лекарствам, что теперь даже генная инженерия не способна остановить их распространение. Для этого учёные придумали новый тип ДНК, которым можно заменить старый, и разработали особые вирусы, меняющие химию клетки. Но пока эта технология настолько сложна, что применить её можно только к одноклеточным организмам. Именно поэтому её использовали на замороженной яйцеклетке. Опыт прошёл удачно. Микеле Чандр — первый из таких организмов. Только он вовсе не человек, это новый вид, новый класс, новое существо во вселенной. Говорят, он способен читать мысли, жить под водой или даже левитировать, хотя в последнее Лулу верилось слабо. Она никогда не думала, что реальный мир может быть настолько запутанным.

Девид Абрахам начал рисовать картины по описаниям с девяти лет. Сначала он удалял плохие варианты, но когда другу понравилось то, что не понравилось ему, Дэвид принялся хранить всю историю описаний и рендера. И в семнадцатилетнем возрасте продал серию картин: сердце озера, увиденное разными людьми. 

Каждая картина была чем-то похожа на предыдущую. Менялись то время года, то цветовая гамма, то рябь воды, то трещины, то ровная гладь. То ветер, то штиль, то гиперреализм, то мазки. То дикие животные и птицы, то мёртвая застывшая цапля, то холодная блестящая змея, переплывающая на другой берег. То мрачные лица в холодной воде, то скрученные корни зовущие в глубину, то жёлтые лилии, плывущие в отражении облаков.

Получается картина рассказывала историю не про озеро, а про тех, кого на ней нет, то есть про тех, кто смотрел на неё. 

В жизни так не хватает возможности быть там, где себя чувствуешь. В месте, которое не мыслимо без тебя. Комната, где вырос. Двор, где игрались и дерево, под которым мечтали. Вещи и пространства пьют капли жизни, а ты сдираешь с них марки памяти, хранящие адреса. И больше никто не может вернуться к ним без тебя, туда, где вырос, где игрались и где мечтали.

В каких-то местах мы оставили больше. И не всегда в комнате детства. Иногда в парке, где чёрные фонари с гигантскими лапами освещают рукотворный пруд. Спортивные майданчики, и разноцветная детская площадка из осиротевших качелей, с которых ветер сбивает капли ночного дождя.

День за днём он открывал глаза именно там. Обычно хриплым утром, когда рассвет проигрывал в карты серому небу. В парке никого не было. Он просыпался, ходил вокруг пруда, ограждённого чугунными змеями, и думал, что пора домой. Но всякий раз как доходил до ведущей наверх большой лестницы, опускался плотный туман. И он снова и снова просыпался на мокрых качелях и вспоминал, что должен чувствовать холод, продрогшие влажные сиденья. Однако вода не касалась его, а осенний ветер проходил мимо, словно забытый друг, кутанный в пальто и c длинным дырявым зонтом.

Ты — покинул сердце
Не отдав долгов
Не подмёл дороги
От своих следов

На вольтах червовых
Напечатал крап
Чтобы оказаться
С пешек во ферзях

Рассовал лохмотья
Громких слов «Поверь»
По местам надежды
И в сомнений щель.

Копоть поцелуев
Не согревших нас
Плесенью покрылась
Чёрной на стенах.

В мрачном положенье
Нет твоих заслуг
Потому что в сердце
Есть моём недуг

Я — заставил сердце
Биться для долгов
А в душе-дороге
Нет моих следов.

Посмотрел я пару сезонов Отчаянные домохозяйки. Рукоплеская первому сезону, моему любимому персонажу Бри (ну а как же психи на первом месте), я с отрешением заглянул во второй сезон. В моём воображении снова разыгрался спор:

[Неравнодушный]: Да как же можно снимать такое ****!!!
[Скептик-Циник]: Ну вот не было и опять песня: "Куда катиться мир"!
[Неравнодушный]: Нет! Ну как так можно!
[Скептик-Циник]: Но ведь это как раз самое логичное объяснение. Люди склонны делать продукт, который понравится большинству. Большинству же нравится то, что доступно и вызывает эмоции, потому что думать это вообще очень дорого. 
[Неравнодушный]: Куда катиться мир!
[Фантазёр]: Ладно, ладно, будь по вашему. Пусть люди склонны к изысканному искусству.
[Скептик-Циник]: О боже...
[Неравнодушный]: Это как?
[Фантазёр]: Допустим, высокое искусство стало культом. Всё началось... в среду 15 июля, когда группа британских...
[Скептик-Циник]: Британских?!
[Фантазёр]: Да, потому что другие бы не взялись за такую глупую работу. Так вот группа британских учёных сделала открытие века: если заниматься только высоким искусством, то можно жить в два раза дольше.
[Скептик-Циник]: (изображает фейспалм)
[Прокрастинатор]: А что для этого нужно?
[Фантазёр]: Сидеть, смотреть, читать, восхищаться.
[Прокрастинатор]: О дайте, дайте мне этот дивный новый мир!
[Неравнодушный]: И что? Что тогда?
[Фантазёр]: Ну как что. Гениев носят на руках, купают в молоке, а неучей, неспособных сдержать позывы убивают и четвертуют.
[Скептик-Циник]: Хоть что-то похожее на реальность...
[Прокрастинатор]: То есть, если я ничего не делаю, меня и не убьют?
[Фантазёр]: Да.
[Прокрастинатор]: Чемодан, вокзал, новый дивный мир!
[Неравнодушный]: То есть они убивают ни в чём неповинных людей?
[Фантазёр]: Как же это не в чём? Глупые сценарии, наслаждение тупым юмором, смакование насилия, тентакли.
[Скептик-Циник]: (изображает удивление) А что не так с тентаклями?
[Фантазёр]: А это низшее искусство.
[Прокрастинатор]: Погодите! Это что же у них и порно нет?
[Фантазёр]: Нет. Ну то есть, есть. 
[Прокрастинатор]: (с облегчением) Фух....
[Фантазёр]: Только это балет. Порно-балет.
[Скептик-Циник]: (уже не изображает удивление) Интересно, интересно, и как же это выглядит? Хотя погодите... бл**диное озеро!!! Да уж!!!
 

Если бы во всемирную сеть уплыло заседание суда земель Северного Рейна, то Лулу могла претендовать стать самым настоящим мемом. Молодой человек, головная боль всех её проблем как раз давал обвинительные показания.

— Скажите, как давно вы знакомы с Лулу Ланг?
— Пол. Полгода, — ответил молодой человек.
— Вы являетесь менеджером отдела закупок?
— Да, — парень неуклюжим движением постарался поправить галстук на котором виднелось пятно от вишнёвого штруделя. И всё бы ничего, да галстук был голубым, а пятно походило на чёрный квадрат Казимира Малевича. И всё это создавало какой-то цветовой диссонанс. Лулу смотрела на галстук и пыталась сдерживать улыбку.
— А Лулу Ланг сотрудник вашего отдела?
— Точно, — мужчина закрыл пальцем пятно.
— Расскажите, каким образом над вами было совершено сексуальное насилие.
Молодой человек, который был на голову ниже Лулу, и раза в два тоньше, поёжился в кресле.
— Ну она постоянно говорила о моём…, — молодой человек посмотрел в сторону, — я хочу сказать, — в другую сторону, — как это.
— Вы про пенис?
— Про что?!! — возмущённо испуганным голосом спросил пострадавший.
— Пенис.
Выпучивая глаза словно надувной змей молодой человек произнёс:
— Член, — он сглотнул и с хрипом продолжил, — У меня член, ваша честь.
Судья с лёгким недоумением посмотрела на пострадавшего.
— Допустим член, — констатировал судья, который потерял нить допроса, — И что случилось с вашим членом?
Пострадавший тоже потерял нить допроса, и ответил:
— Он есть!
Лулу закрыла рукой рот.
Судья подсмотрел на экран, чтобы вернуть заседание в рабочую колею.
— Значит подсудимая Лулу Ланг говорила о вашем пе… члене?
— Да.
— И что именно она говорила?
Молодой человек напряг память:
— Она сказала, чтобы я его оторвал.
Судья снова посмотрела на пострадавшего удивлёнными глазами, которые задавали немой вопрос.
— И как вы отреагировали на слова Лулу Ланг? — Спросила судья.
— Конечно отрывать я ничего не стал. — Объяснил пострадавший.
— А после?
— И после тоже отрывать не стал! — С негодованием ответил молодой человек.
Судья спокойно переформулировала вопрос
— Суд имеет ввиду как вы отнеслись к Лулу Ланг. Как вы отреагировали на её слова.
Молодой человек убрал палец с пятна и ответил:
— Я её игнорировал.
— Что произошло после?
— Всё повторилось. — Ответил пострадавший.
— Расскажите пожалуйста подробнее.
— Она пришла на работу, Я пришёл на работу. Она указала пальцем на мой, мой член и сказала: «Удали это».
 — Как вы ответили на её реплику?
— Я возмутился! Сильно возмутился! Я сказал, что ЭТО не её дело!

Молодой человек имя которого растворится в истории быстрее, чем сойдёт пятно с голубого галстука, допустил две непростительные ошибки. Первая ошибка состояла в том, что, он был склонен выбирать в свой штат только женщин, пользуясь связями своей матери, которая, между прочим, подарила ему великолепный голубой галстук с крохотными золотистыми семьюдесятью звёздами, одна из которых безвозвратно погасла за пятном вишнёвого штруделя. Эта несомненно дурная традиция рано или поздно должна была дать губительные плоды. Вторая ошибка господина, или как говорили в тех краях «хера»-молодого менеджера состояла в способе привлечения женского пола.

Свою задачу управления отделом закупок менеджер видел следующим образом. Дано: Высота офисного стола один метр тридцать сантиметров. Максимальная высота сотрудниц один метр и шестьдесят пять сантиметров, что на шесть сантиметров меньше «хера»-пострадавшего-менеджера. Задача: требуется рассчитать линию взгляда сотрудниц отдела при условии, что они сидят за рабочими столами, а господин менеджер ходит по офису. Все расчёты сводились к тому, что как ни крути, а взгляды женщин будут устремлены в область ширинки. А раз так, то молодой человек решил, что использование небольшой бутафории с целью визуального расширения органа мужской гордости будет способствовать эстетическому наслаждению отдела.

Летом случилась беда, и мать молодого человека на семь дней попала в больницу. Этого времени хватило, чтобы в отдел закупок пробрался чужой. И хотя инструкции матери был в целом истолкованы правильно, и чужой был особой женского пола, остальные характеристики навивали ужас на всех жителей отдела. Лулу Ланг была крепкой девушкой с косой саженью в плечах и двумя метрами ростом, поэтому молодой менеджер посадил её за самый дальний столик.

Однако это не спасло ситуацию. Лулу быстро поняла скрытый смысл дневных обходов менеджера по местам и очень скоро указала ему прекратить «вилять своим хвостом» на рабочем месте.

— Кто-то может подтвердить ваши слова? — Спросила судья у Лулу.
— Хех, одно дело может, другое — хочет, — ответила Лулу, — Почему бы вам не посмотреть самим? — без стеснения предложила она судье.

Судья переглянулась с приставом.
— Разве это нарушение закона! — Не сдержался молодой человек, на чём дело было закрыто, а Лулу получила свою законную компенсацию.

Снам не убить усталость,
Врагам не видать конца,
На картах исчерпана ясность
Путей для спасенья себя.

Чёрная грязь под ногтями
Кофе остывший внутри
Любовь бензин для морали
Мораль бензин для любви.

Сколько машин морали?
Сколько машин любви?
Сколько машин печали?
Сколько машин судьбы?

Раб избежал свободы —
Душа обрела раба.
Мораль — любовница моды
За которой только слова.

Без слов не сделать удара
Слово — оставленный дар.
Удар в сплетение страха
В сплетение лжи удар.

Сколько машин морали?
Сколько машин любви?
Сколько машин для печали?
Сколько же сколько?

Столько машин морали.
Столько машин любви.
Столько машин печали.
Столько машин судьбы.

Таких нет лимитов страсти
Границ нет таких «добра»
Сколько машины счастья
Выдавят из меня

Небо седое снегом
След затирает от шин:
Крики машин морали
Песни любви машин

Сколько машин морали.
Столько машин для любви.
Сколько машин печали.
Столько машин для судьбы.

Только машины морали.
Только машины любви.
Только машины печали.
Только машины судьбы.

Rip

Майклу понадобилось несколько дней, чтобы обдумать решение, которое созрело в голове. «Если я не могу влюбиться», — думал он, — «это ещё не значит, что я не могу любить». Майкл вспомнил размышления о чувстве порядка, которым выражалась привязанность Джима. «Может быть вся разница между нами состоит в том, что у меня не получается заменить пуфик на Джима?» — Майкл пнул пуфик ногой как бы говоря: «Плохой пуфик, плохой».

Чтобы реализовать задуманное Майклу требовалось наступить на чувство собственного достоинства и заглушить совесть. Он не знал, хватит ли у него духу. Но куда было деваться? А с другой стороны как же всё это было противно, ужасно, жутко!

Майкл постарался как можно меньше задумываться о последствиях и поехал к Джимми. Был пасмурный субботний день. Джимми радостно встретил его в тапочках, несколько заспанный и ещё не проснувшийся до конца. Значит вчера он поздно пришёл с работы, и видимо это была вторая его работа. Майкл закрыл лицо ладонью, чтобы скрыть злость к самому себе.
— Что-то случилось? — Спросил Джимми.
В этом месте Майкл собирался сказать ему: «Не хотел ли бы ты пожить у меня» или «А давай ты будешь жить у меня» или «Я властелин Майкл, приказываю тебе Джимми пожить у меня»  или даже так «Я великий и ужасный Майкл лишённый всякой совести и чувства собственного достоинства желаю тобой воспользоваться с целью решить свои личные проблемы пользуясь твоей неограниченной добротой, потому что на самом деле мне настолько страшно, что плевать я хотел на твои личные интересы».

Майкл не отпускал ладонь от лица.
— Нет, ничего. А ты хорошо выглядишь, — и эта фраза была верхом таланта Майкла уходить от темы. А если бы не интонация, то она прозвучала бы как откровенное заигрывание.

Джимми, который ощущал себя помятым изнутри, вспомнил как должны выглядеть на нём старые спортивные штаны, миллион раз стиранная белая футболка, которая больше походила на серую и ответил: «спасибо».

Они уселись на помятую узкую кровать. Джимми положил голову на плечо Майкла, закрыл глаза и обнял его словно пуфик. Майкл воспользовался этими минутами спокойствия, чтобы унять свои эмоции и собраться для нужных слов. Но слова не поддавались. Казалось, сказать их проще простого, ведь он знает, что Джимми всегда согласится на всё. И это больше всего вызывало чувство неконтролируемой агрессии.

Майкл посмотрел на ровное дыхание Джимми и решил, что он уснул. Делать нечего, спешить было не куда, и хотя работа придворным пуфиком не вызывала большого энтузиазма, Майкл попытался выбросить все мысли из головы, закрыл глаза и притворился спящим. Он почувствовал, как Джимми медленно ковыряется в пуговицах его рубашки. Минус одна пуговица — минут одна плохая мысль. Минус вторая пуговица — минус ещё одна плохая мысль. Вот-вот минус третья пуговица, наконец минус третья пуговица — и минус ещё одна плохая мысль. К пятой пуговице в голове у Майкла мыслей совсем не осталось.

Несмотря на бытовую зажатость, робость и скромность Джимми отлично владел искусством расстёгивать пуговицы и молнии. В этой роли он совершенно изменялся, превращаясь из «человека послушания» в «творца своей судьбы». Джимми алкал из пиалы страсти так же рьяно, как человек, который старался напиться перед долгой дорогой в дюнах. Возможно, это объяснялось тем, что Майкл слишком редко дарил ему минуты близости, а больше у Джимми никого не было.

Тем не мене нельзя было не заметить разительных отличий. Между уверенностью движений, пониманием собственных желаний в сексе и преступной неуверенностью в жизни.

Уж и книг больше, чем людей. А скоро больше, чем живых. А скоро больше, чем на языках, что говорят. А скоро больше, чем... шума.

Тяжело не читать, а не читать. 

Тяжело чувствовать за драмой, блеском и нищетой сюжета, аллюзиями и иллюзиями, настоящую искренюю боль, у которой смысл на поверхности, от чего кажется, что его и нет.

Литература убивает людей... буквально, целиком и без остатка, прививая моду на контраст... как если потерять способность отличать вкусы воды, употребляя только кофе и перец.

А между тем... человек говорит одно, думает второе, обвиняет третье, надеется на четвёртое, а верит в пятое!

Я почти забыл, как говорить с человеком, а не с его книгами....

Именно поэтому людям нужна пустота, та, что снаружи, не та, что внутри. 

Пустые комнаты, страницы и даже мысли могут быть тяжелей бетонной плиты.

Пустота натачивает чувства до той степени, когда достаточно полуслова для ясности и скромного спокойствия для бури эмоций. 

Это она придаёт ценность и дарит любовь. Это без неё все бесполезно и бессмысленно. 

И пусть она пугает, и порой жуткая. Нужно помнить, что все настоящее и стоящее не может не пугать своей независимостью от нашего мнения. Ибо мы боимся того, что переживёт нас.

Вечером завёл часы на 7, и... ничего не произошло.

Приходил сосед, спрашивал что звенит, потом как дела, ответил вопросом на вопрос: а как твои. Помолчали разошлись. Ничего не произошло. 

Забыл молоко на плите. Газ выключили. Ничего не произошло. 

Позвонил начальнику, просил зарплату, и так ясно, что ничего не произошло. 

Пошёл платить за квартиру, вспомнил разговор с начальником, ничего не произошло. 

В троллейбусе вытащили кошелёк. Понятное дело, обрадовался: ничего не произошло. 

Встретился с одногрупником, пошли зырять как пьют кофе. Таких как мы еще человек пять. 

Не смотрел новости. Ничего не произошло. 

Ехал домой в троллейбусе, кто-то подкинул мой кошелёк. В сумме ничего не произошло. 

Пришёл домой, ожидал найти приз, но ничего не произошло. 

Помыл посуду, вытер, снова посмотрел в кошелёк, сам не знаю почему. Постоял подумал. Попрыгал. Махал руками и язвил. Изображал негодование. Устал.

Никто не пришёл. 

Позвонил в полицию пожаловался на шум в своей квартире. Полиция ответила, что уже у меня была: ничего не произошло. 

Обиделся, спросил когда были. Неудобно. 

Сидел на диване. Делал вид, что читаю. На самом деле жду, когда затопят сверху. Потом вспомнил, что соседи уехали на Бали. Ничего не произошло. 

Звонила мама, спрашивала что я делал с 8 до 9. Ответил: читаю. Мама спросила на какой странице. Назвал 27, она удивилась. Наверное надо было сказать 72. Ничего не произошло. 

Приезжала полиция, забрали соседа. Спросил когда ко мне придут: сказали, что ничего не произошло. 

Запалил костёр на крыше. Пожарные не приехали. Звонил три раза. Значит ничего и не произошло. 

Звонил адвокат спрашивал про соседа. Сказал: ничего не произошло. Он ответил, что это и так понятно. Вопрос в другом.

Сидел думал. Говорил с мамой на какой странице читаю книгу. Спросил,  чтобы было, если бы не папа. Она говорит: ничего бы не произошло. 

Я сижу в шоке. Хочу понять. В чем разница. Что так, что эдак. Ничего не происходит!!! 

Сел на лестницу, рыдал как в первый раз. Кто-то спросил: почему? Ответил: потому что... ничего не произошло. 

Тот, кто есть сам у себя ни в чем не потерян. Не страдает по прошлому и не грезит будущим. Он не связан по рукам и ногам обязательствами и существует только здесь и сейчас. Потому что через секунду это уже не он. Это другой он. Другими желаниями и целями. 

Как на анимированных страницах, каждый кадр, запущенный в быстром перелистывании, создаёт иллюзию целостной истории, так и человек, размазанный во времени, создаёт иллюзию единой личности. 

Красивую иллюзию, которую удобно звать по имени, любить, ненавидеть, желать, бросать, обнимать.

Человек не видит человека. Он видит пост свечение пост образа, как след от солнца.

Человек не говорит с человеком. Он говорит с остаточным звуком, пост эхом, от пост эмоции.

Человек не любит человека. Он любит пост восхищение, пост прикосновение, многие из которых принадлежат предыдущим. Каждая новая любовь как годовые круги, новая кожа поверх прежних чувств, сквозь которую видны образы бывших. Иногда выдавленные слишком сильно сквозь время, в форме шрамов и ран.

Человек не слышит человека. Слышит эхо своего прошлого или эхо воображаемого завтра. Приятное "да", или пугающее "нет". Что в жизни звучит громче? Страх или предвкушение? Или все вместе? 

И лишь иногда смысл кругами на воде достигает тебя. А порой не достигает и вовсе. Но бывает камень, брошенный в центр,  от которого дрожь расходится до самого берега по всему телу и на всем времени, отпущенным ему.

Уже к сентябрю меня перевели в Лагуш, и я успел выучить одно из главных правил нового дома: рассказывай. Хочешь понравится? Рассказывай. Хочешь войти в общество? Рассказывай. Рассказывай интересно, рассказывай правдиво, но с тенью интриги. Вот уже месяц я чувствовал себя в роли золушки на балу, с волшебной каретой и платьем. Здесь – я вызывал интерес, и даже если этот интерес был чем-то сродни интересу к животным в зоопарке, то ничего. Зато они меня любили, пусть даже не по-настоящему, но это не было безразличием. Я мог ничего не делать – и быть интересным. Я был ребёнком принцев порядка, а мой отец ушёл в мохо-племена. Я знал про квинтепал, и о том, что можно программировать. А иногда откровенно врал, что программист, и рассказывал, как вечерами медитирую на идеальный код облачной операционной системы с элементами квантового шифрования.

Никому не было интересно слушать про отрицателей реальности, но всем было интересно увидеть ребёнка у которого были биологические родители, почти что воспитывающие его.

Я начал использовать это свойство, чтобы получить максимальное внимание и преуспел. Меня слушали, звали, мной интересовались. Уже через несколько месяцев появился первый конвенциональный родственник или, член семьи.

Мой возраст позволял требовать конвенциональную семью, хотя бы в минимальном составе, и я был в предвкушении. Вот вот появится близкий человек, выбранный городом и случайностью.

Конвенциональные семьи не казались мне похожими на мою, пусть даже она состояла из двух фотографий и одного настоящего взрослого, мы хотя бы были одной крови. Верно?

А что, если я был приемным ребенком? Что если она вовсе не бабушка? Допустим, выкрала у молодой пары, где мать умерла, а отец из-за горя уехал покорять дикую природу? Возможно?

На миг показалось, да. И все же, нет. Кажется она ненавидела обоих людей на фото. И своего сына и невестку. Невестку она ненавидела потому, что та увела сына. Так говорили другие отрицатели. А сына она ненавидела потому что, он её сын. А значит, ей не было безразлично, кем он был и кем стал.

Если она сумела отправить внука за пол земли, создать мечту, то что она могла бы сделать с отцом? Или скорее всего не смогла сделать и поэтому ненавидела? Она говорила хорошо о нем в прошлом до какого-то особенного дня. И как кажется этот особенный день был связан не только со гибелью матери, но и с чем-то еще.0

Что же на самом деле такого делало нас семьёй, чего не было у конвенциональных семей? Ненависть? Убеждение избранности по крови? Что же получается, я бы мог взять любого человека с улицы и заявить, что буду заботиться и любить? Какой ужасный мир! Где любовь друг к другу больше не является чем-то избранным, данным от природы. Разве можно любить человека просто так, без основания по праву крови?

Как не вспомнить историю дедушки, с которым она прожила не так долго, но и не мало. И не смотря на все вздохи и уважительные экивоки в его сторону, в них же хранилась неприятная правда. Дед умудрялся переписываться с десятками женщин и пусть в этом не было следов телесной измены, она не терпела такое. Сколько она не скандалила с ним и не упрашивала его, в конце концов ничего не изменилось, и тогда они отошли друг от друга на расстояние воспоминаний. Он – был самым красивым мужчиной, а она – его идеальной женой. И здесь ничего не оставалось от правды, лишь одно сплошное уважение, а за ним ненависть и обида. Порой казалось, что она любила его за те тысячи переписок с другими женщинами, которые одновременно радовали и унижали.

Даже ненависть не даётся бесплатно, а отражает отсутствие безразличия. Но сколько же стоит любовь? Не было сомнений, что любовь то уж стоит ого-го сколько и заполучить её не просто. И не просто было поверить, что даже если родная семья, данная природой не могла гарантировать любви, то семья по договорённости тем более. В чем же секрет?

Этот хитрый вопрос я оставил для самого молодого из «выданных» мне членов новой семьи. Ему было всего двадцать два, но не обманывайтесь, вы не отличите нас по возрасту, если не станете сравнивать рост и силу. Порой он производил впечатление большего ребёнка, чем я сам. И это вызывало смесь разных чувств, хороших и плохих. Казалось, ментальная близость по возрасту должна сделать отношения проще, но, настолько тяжело было поддерживать беседу с ним. Насколько тяжело было понимать эти тупые, плоские, иногда наивно оскорбительные ответы.

Как-то я спросил его, в какую самую плохую ситуацию он попадал. И самой плохой ситуацией оказался случай, когда знакомый ударил его кулаком в глаз и не извинился. Даже не в драке. На ринге. И в мире, где бокс запрещён несколько столетий!

Кровавый спорт. Сперва его запретили для детей, потом юношам до двадцати, а потом они запретили старые комиксы и аниме для мальчиков, то самое, где человек кажется хозяином реальности. Даже не запретили, а предали забвению.

В чем же секрет?

Единственное разумное объяснение было лишь в том, что его слова – одна большая злая шутка. Ну не бывает так, чтобы человек за двадцать лет ни разу не попал в сколь противную ситуацию, когда бы если не физически, то хотя бы морально по-настоящему его унизили, если ни «чужие», так «свои».

В тот страшный момент мне искренне захотелось сделать ему больно, чтобы восстановить справедливость, но я поймал ощущение за хвост и вспомнил ее слова: справедливость – самое подлое чувство. Говорила она мне, а после ругала коммунистов. Не знаю, кто такие коммунисты, но суть справедливости становилась понятнее. Правила для правил. Добро может заключаться в том, чтобы искренне хотеть зла другим, если эти другие своим существованием нарушили справедливость. Мир состоит из желаний справедливости. Вот почему в нем так много зла. В мире слишком много желания справедливости.

Чувствует ли он справедливость так же как я? Что если его обидеть. Найти слабое место, брешь и сделать выпад. Может тогда он изменит свое мнение? Свое состояние абсолютной беспечности, самоуверенности и безопасности.

В чем секрет? Я изучил статистику: убийства, изнасилования, обман – все это было. Что если причинами этой статистики стала беспечность людей, которые забыли как это жить в мире, где могут сделать больно?

Тогда , должно быть, убийцы и маргиналы могли безраздельно царствовать, уничтожая доверчивых, слабых людишек. Или нет? В чем секрет? Как можно подойти к человеку на улице и просто взять и… просто взять и… признаться.

Я начал внимательно наблюдать за людьми вокруг, пытаясь найти внутренний секрет их действий и правил. Не могло так быть, чтобы люди разучились ненавидеть друг друга, смотрели на тебя слишком даже можно сказать извращенно уродливо беззаботными глазами! Ведь с такими глазами они даже не догадываются, какое такое состояние быть счастливым!

Быть счастливым, это когда она скажет, что иероглиф нарисован правильно. Что ноты сыграны правильно. Когда она признает твою власть над реальностью. Признает принца порядка. И тогда по телу разольётся горячее чувство жизни.

Я спросил его какой момент был самым счастливым, он думал минуты три, а потом ещё. И в результате все равно ничего не ответил. Да что ж это за люди.

Тогда пришлось сослаться на занятость и оставить его, чтобы малодушно не задушить, если только я конечно мог бы своими маленькими рученками задушить кого-то из людей.

Но способ нашелся. Я придумал исследовать поведение современного человека и для этого моему другу требовалось создать ситуацию когда бы незнакомые люди проявилися. Согласно плана Давиду нужно было падать на улице и лежать в неестественно позе, пока я наблюдал и  записывал происходящее.

Какой же он деятельный идиот. Как отлично падал. Я менял условия эксперимента, мазал грязью его лицо, но хоть бы хны. Люди помогали ему, заводили беседы и в результате все было очень весело…, а он успел познакомиться с несколькими девушками 

 что ещё хуже…, в отмеску за мою пакость, Давид назвал меня гением, а Гению сразу же пришла в голову идея намазать его чем-то очень вонючим, и посмотреть что будет, но я остановился. Конечно, после такого случая он рассказывал много лестного и, что придумал сам один из известных экспериментов начала эпохи социальных наук. Так я стал исследователем социо психологии.

Впрочем, жаловаться нечего. Когда я привык к его тупым ответам и вдоволь назлился, мне сложно было вообразить себя без его сопровождения. Особенно тем летом, когда Лагушь напоминал про Логос, он как бабушка превратился в продолжение моего я.

Согласно плана, мы должны  были отправиться на море, и тогда я вернулся к электричкам, которые все ещё ходили здесь. Я видел большой пустой город перед пустынными дюнами, с домами из старых фильмов, я видел большой храм, который не стал достроен и за сотни лет, как не сбываются человеческие мечты, оставаясь словами, снами с друзьями. Я видел море, не океан, но такое же великое и бесконечное.

Храм напомнил мне про дом, про Тихий океан, его длинные башни были похожи на игрушечные башенки, которые будучи ребёнком отливал я, смешивая в ладошке воду и песок. Я часами мог возиться в песке, ощущая, что могу делать с ним все, что захочу. Возможно она чувствовала тоже самое, заставляя меня играть с квинтипалом, или разучивать на нем баха. Я был её песком, который ускользает сквозь пальцы, как ускользает время.

Возле храма водились разные типы, подозрительные и забавные. Один из них что-то играл на естественном инструменте из нейлоновых струн.

Кто знает,  чем путь увенчан?
Скажет лишь вам глупец.
Как знать что с Тобою встреча
Будет одна из встреч….
Следуя за звездой сколько отваги есть
Что обретем мы наконец?

Вытягивая ноту за нотой, он повторял: «что обретём», потом: «скажет лишь вам глупец», и набирая в лёгкие воздуха, уходил на припев: «la sagrada familia».

Смысл слов этой древней песни был непонятен, но воображение почему-то заменило слово «путь» на «железную дорогу», «звезду» на свет электрички, «путь увенчан» на последнюю станцию, и саму ситуацию представило, как судьбоносную, возможно романтическую встречу c важным человеком.

Ох как стыдно было потом за такие мысли, когда мы пришли на смотрины к кондессе, которой было целых сто семнадцать по одной версии и даже сто двадцать по другой версии лет. Такие смотрины или «реунионес сосиальес» как говорили местные, были обычным делом. Люди собирались по приглашениям, поговорить про разное с другими, более умными, начитанными и образованными людьми. Особый интерес представляли те, кто, прожив жизнь не только не утратил здоровый вид, но и здоровый ум. Говорят, они и устраивали такие вот «реунионес сосиальес», чтобы не потерять связь с реальностью. Здесь было много… очень много странных людей, даже страннее, чем я сам, и мне нечем было удивить хозяйку вечера. Никто не хотел слушать, про ребёнка из…, как она назвала «из семьи луддитов». Потом она спрашивала тех, кто впервые приехал на берег средиземного моря, что они видели, что слышали, и когда очередь дошла до моего предательского языка, который процитировал начало песни, она вдруг оживилась и спросила: «Что же вы поняли из этой песни?»

Истинно вопрос с подвохом, и я попытался прикинуть, как лучше разыграть карты, лишь бы не сгореть со стыда, хотя дымок уже еле-еле выползал. Я ответил, что приехал из другой страны и плохо знаю контексты, чтобы понять смысл. «Да, контексты. Контексты утрачены» – сказала она, – «К примеру, когда последний раз ты ел на обед утку?» «Лет пять назад, наверное, ел» ­­­– сказал я. Она приподняла брови: «И ты трогал её руками?». Я кивнул. «И даже знаешь как она выглядит?» Впрочем, как она выглядит я не знал, или даже если знал, то не знал, что это была именно утка. Она снова повторила изначальный вопрос, с любопытством заглядывая в глаза. Ну что ж, мой язык ответил то, что было на уме и то, что она по-видимому ожидала. Я сказал, что песня, наверное, про романтическую любовь между людьми, и сказав это знал, что случится дальше: она улыбнётся. Ну конечно же! Именно так и было. Она улыбнулась, а потом пояснила: «И правда про любовь, и правда между людьми. Песня о том, как три мудреца Каспар, Бальтазар и Мельхиор пошли за звездой, чтобы поклониться младенцу».

Она медленно приподняла лёгкое тело с массивного кресла, показалась во весь рост, с идеальной осанкой, тонкими, но крепкими руками и длинными пальцами. Мелкие, лишь местами глубокие морщины рисовали на её лице узоры, похожие на паучьи сети, центры которых сходились к маленьким светло карим глазам, которые внимательно следили за моей реакцией.

«Первый раз на такой вечеринке?» — спросила она, не ожидая ответа. «Скажи, когда ты был ребёнком, был ли случай, когда было очень весело, а потом случилось наказание? Помнишь почему было весело?» Помню. Когда было шесть лет, я вытащил из дома красивый горшок для цветов, намешал туда кучу грязи, песка, щепотку травы, соль, перец, чёрных жуков, тёмно-синих мокриц, три крыла бабочек, лепестки пионов, немного фиалок, конечно плюнул в самую гущу, и размешивал палкой. Когда бабушка спросила о происходящем, я сказал, что «отлаживаю».

«И тебе не приходило желание снова заняться этим теперь?» — задала она странный вопрос, на который конечно же стоило ответить «нет». «Видишь, дети пытаются наполнить свою жизнь событиями и, к счастью, им не так много нужно. Один горшок для цветов, воображение — и у тебя уже есть смысл. Взрослые имеют те же потребности, но горшок с грязью больше не возбуждает их воображение. Они требуют большего.» Она обвела рукой зал. «Как видишь им нужно намного больше, намного.» Она ходила рядом, вокруг и от неё невозможно было оторвать глаз. «Когда-то давно люди использовали клетки, помещали туда животных, и в специальные дни, которые назывались выходными, обычно это была суббота или воскресенье, ходили смотреть на животных.» Она подошла совсем близко, и я смог услышать аромат её кожи, похожий на запах библиотечных жёлтых страниц, одного со мной роста, ей было достаточно лишь подойти к уху, чтобы прошептать: «А теперь они приходят сюда посмотреть на меня, чтобы наполнить свою жизнь, и нелепо скрывать, что я делаю тоже самое по отношению к ним. Я — животное в клетке, так как ни с кем не могу поговорить, они — животные в клетке, потому что им нечего сказать». А нечего им сказать, потому что с ними ничего страшного не происходит, додумал я её мысль и вспомнив про Давида, задал ей непростительный вопрос: «Что самое плохое случилось с вами?». И она ответила, даже не дослушав вопрос до конца, показала пальцем на себя: «это». И хотя в тот момент ответ не был совершенно понятен, как непонятен он и сегодня, я мог хотя словить его запах, ощущения и боль, которые она излучала в тот момент. Я хотя бы имел шанс догадаться о чём, она думала.

А потом на её вечере, появились они. Эти самые странные люди, которые только и делали, что рассказывали истории, чаще всего истории жуткие, страшные. Одну из них я запомнил особенно. Молодой человек, ходил по городу и рисовал всюду надписи: «Апокалипсис через 300 дней». Его несколько раз ловили общественники, он стирал, а потом снова и снова писал. Когда его спросили зачем он это делает, он ответил, что мечтает про ужасные события, которые случатся с людьми, война, революция, хаос. Но он вовсе не был сумасшедшим, не болел шизофренией или болезнью навязчивых состояний. Они и правда искренне мечтал про апокалипсис. Ходил к пустыне, в опасные зоны, скитался в полях, проводил время с кронестерами, жил в палатках, на природе, курил в противогазе, ел мухоморы, купался ночью при луне голый, палил костры из мёртвых деревьев на берегу средиземного моря. Но всё было нормально, пока в один прекрасный день, во время сиесты, солнце светило высоко, он бродил по улице. К нему подошла милая девушка, спросила дорогу, а он развлекал её, говоря на разных языках, которых знал шесть штук. Они мило побеседовали, а через несколько минут уже спешили туда вертолёты и машины. Он вернулся на ту самую улицу, где встретил ту самую девушку и увидел четыре трупа, среди которых было тело той самой девушки и та самая надпись, сделанная им. Прямо в том самом месте, где текли реки крови, было написано: «Апокалипсис через 300 дней». Вспомнив, что с того дня, как он сделал надпись прошло ровно 300 дней, ужас обуял его и он побежал к кладбищу деревьев, где умер без воды еды и движения. Говорят, что его череп все ещё висит на оливковом девере между морем и пустыней, а зубы раскиданы на песке.

Мы конечно же поехали туда, по двум причинам. Давид хотел побывать на кладбище деревьев, а я, мечтал покататься на электричке.

Я б бросил пить пилюли форте
От желчи, болей и камней,
Лишь бы в налаженном комфорте 
Дождаться седины корней...

Традиции одиночества

Нет ничего более наполненного традициями, чем похороны и свидания. И если с первым никто не спорит, то со вторым сложно согласиться. Но только на первый взгляд. В свиданиях всё вымерено. Слова известные, глаза печальные, места заветные. Порой традиции настолько сильны, что иногда в местах свиданий определён не только чёткий порядок кто, где, кого, но и «парковки» закреплены поимённо и, даже, как говорят, передаются по наследству! Вот за этой ёлочкой стоял Вася, за туей – Петя, а вот рядом библиотека. Не хотите пройти в библиотеку?

Традиции. Они сильны. Как никогда! Даже если используете клятые онлайн приложения, традиции – это первое, что выходит из тени и предъявляет невидимые правила. Если человек отвечает на вопрос: «Что ищешь» – «Привет», значит, он попирает традиции. Это плохой человек, и место ему в чёрном списке. Если на свидании он говорит, что у него защемило сердце – это традиции. Натёр ноги – снова традиции. Сбежало молоко – традиции. Внезапно поднялась температура – конечно, традиции! И горе тому, кто не чтит их. Горе, ибо девственны несведущие и не знают, что творят.

Условности окружают человека, словно мухи; система знаков, предписаний, определяющая миг будущего. Если при знакомстве вы спрашиваете, какие фильмы он смотрит, значит, вам искренне плевать. А если спрашиваете, какие книги читает, то вы либо хотите пройти в библиотеку, либо…. Что-то страшное есть в людях, которые спрашивают о книгах, и что-то извращённое в тех, кто задаёт вопрос о теме научной работы на первом свидании.

Милая традиция говорить о том, что нравится. Иногда это откровенный практичный разговор с целью выяснить предпочтения, но чаще всего – ширма для пустых разговоров. И весьма пошлая. Если бы люди на самом деле хотели говорить о том, что им нравится, они бы говорили о сахаре, алкоголе и наркотиках. Но они стыдятся. Всегда! Почему это запретные темы? Ведь можно прийти на встречу, приняв на грудь двести грамм коньяка, но нельзя поговорить о пирожных и каннабисе? «Какое у тебя хобби?» – спрашивают они. А у меня даже нет возможности сказать правду, ведь я не хочу «всё испортить», верно?

Если не желаете говорить о том, что нравится, говорите про то, что бесит. Вы обнаружите, что есть множество вещей, которые вызывают раздражение одинаково. ООН, которая постоянно беспокоится. Кровать, которая бьётся спинкой об стену в два часа ночи, потому что сосед показывает чудеса эквилибристики. Все эти люди, которые пишут, но никогда не приходят. Ожидания, которые не сбываются. И, наконец, секс, который в начале обещает избавить от одиночества, а потом на кульминационной ноте даёт понять, что «ничего и не менялось». Или хуже: бесконечный конвейер из встреч, где вы как будто устраиваетесь на работу, проходите десять собеседований и одновременно сами их проводите, что одинаково извращает и отвращает. Свидания, как и власть – развращают. Неужели совпадение?

Есть способ это сломать. Нужно вообразить, что человек, с которым встречаетесь, бессимптомно смертельно болен. У него рак, метастазы пошли в почки, просто никто не заметил. И вот через час-другой он буквально отключится и упадёт навзничь, как только расстанетесь. Это крайний раз, когда кто-то видит его. Последний вечер для слов и нежности. Потратьте их не жалея. Пусть он уйдёт с достоинством веря, что был симпатичен. Хотя бы сегодня. Ну хотя бы вам! Ощутите надрыв струны, прильните к горьким устам ангела смерти и вкусите надежду. Почувствуйте: несмотря на то, что вас разделяет расстояние в пару метров, на самом деле это как пропасть от земли до другой экзо-земли. Потому что так и есть. Человек не может прикоснуться к человеку, как бы он ни хотел, как бы ему ни казалось возможным. И все разговоры о том, что нравится или бесит – не могут сделать людей ближе. Стоят ли они времени, даже если традиция требует?

Точно так же, как яркое солнце выжигает волосы, точно так же цепочки свиданий превращают людей в чистые инстинкты, предсказуемые реакции и прочитанные книги. Есть ещё одна древняя традиция: традиция «лишь бы всё не испортить». Доводить ситуацию до цугцванга, строить дом, но мало по малу терять крышу, стены и фундамент, и в конце концов сказать: «Я сделал всё, что мог» вместо того, чтобы снести в ноль. Непринятие затрат – очень по-человечески наивно и неизбежно.

Хотите другой секрет? Навязанный долг. Излучайте крайнюю заинтересованность и обеспокоенность (почти как ООН), и человек почувствует себя должником. Не только горы двигает упорство, но и людские чувства. Напишите раз, два, отобразите заинтересованность. Будьте немного навязчивым, но мягкой силой, и сила победит сомнения.

Есть другая крепкая валюта – внимание, не только кошке приятно. Казалось, людей становится всё больше, а внимания всё меньше. Мировая инфляция, дефицит. Человечество придумало банки внимания, сети и лайки-наливайки для хранения, замораживания и просматривания. А внимания как не хватало, так и не хватает всё больше и больше. Поэтому пишите, Саша, пишите, пока годы золотые. Пусть на дворе непогода, пусть осенний дождь не располагает к рандеву, просто сделайте усилие и напишите снова. Отбросьте гордость и предубеждение, используйте нужный ключ, правильный подход и пишите. Пишите, пока бог любопытства не возьмёт своё, а он возьмёт, если удача улыбнётся. А удача улыбнётся, если дать ей шанс. Давайте в долг и воздастся вам по словам вашим.

У некоторых людей есть традиция: «лишь бы всё не испортить». Те, кто придерживаются её, обязательно согласятся, даже если не хотят. Они настолько боятся «испортить всё», что готовы поехать на встречу с незнакомцем в дождь, когда осень велит быть дома. Идеальные люди для тех, у кого есть терпение и внимание.

В конце концов, любопытство съедает вас, и сквозь сомнения вы берёте зонт, выходите из подъезда, дождь как на зло заканчивается прямо перед носом, которым недовольно вертите, ожидая маршрутку. «Какой ужас», – думаете вы, пытаясь понять, почему столько всего было отдано именно вам без всяких причин, хотя столько раз было сказано: нет, нет и ещё раз нет. Ведь осень, тьма, плохая погода – это оправдание. Или нет? Может быть, правда - рак терминальной стадии? Конечно, вы даёте себе обещание наказать наглеца, если рандеву станет скучным, но любопытство уже подогрело молоко на плите, расплескало подсолнечное масло и вскружило голову. Трамвай-желание на колёсиках уже ищет вас в тёмном городе, на тёмной-тёмной улице, с тёмным-претёмным зонтом.

Топик подкатывает к кафе как раз недалеко от той самой библиотеки. Не забывайте традицию: нужно казаться милым и говорить безобидную ерунду. Вы заходите, движетесь мимо столиков вглубь, словно в казино ищете однорукого бандита. Стучит воображаемое туше, потом гонг. Интрига. И вот за тем самым столиком, который предназначен судьбой, сидит он – улыбчив, красив и, по традициям, заботится о вас так, словно вы ему родная мать! Да боже мой!!! За что мне всё это?! 

Первое время вы проверяете нет ли под столом скрытой камеры. Вы смотрите на него всего пару минут, а уже раздеваете и мысленно укладываете на стол вместо чашечек кофе, скрывая варварские помыслы ехидной ухмылкой. Здесь вы следуете древней традиции: казаться скромным и не играться с едой раньше ужина. Конечно же, он большой и сильный, с добрым ясным взглядом, всё как по заветам древних писаний, заказывает вам кофе, а вы забрасываете блесну похвалы, чтобы не соскочил. Гадина! Пусть только попробует! 

Есть и такая добрая традиция: хвалить за глаза, особенно если они красивые, даже если нет – всё равно. Главное расслабиться, вспомнить про терминальную стадию рака и понять, что на самом деле вы ничего не понимаете. Смотрите в другого человека, а на самом деле вглядываетесь в пропасть, испытывая ужас и восхищение. И пропасть смотрит на вас тоже! Дааа!!! Это на самом деле ужас и восхищение! Ужас – потому что неизвестность, и восхищение – ровно по той же причине. Недавно учёные установили, что люди мечтают о сексе с человеком, который бы был им хорошо знаком, но при этом неизвестен. Тот случай, когда знание убивает желание!

Догадываетесь, кто лучше всех занимается сексом? Люди со склерозом!!!

Есть традиция: не хотите много говорить – спрашивайте. Попросите рассказать о себе и зацепитесь, крепко сожмите за эмоциональное. Люди делятся на два типа: те, кто умеет рассказывать о себе, и те, кто хотел бы. Он оказался из первых. И пока я пристально следил за ним и фантазировал, он успел поведать про работу, успехи в спорте и хобби. А потом хвастливо заикнулся о плохих людях, которых превзошёл. Моё бесстыжее любопытство ухватилось за эту нить и потянуло.

Хорошая традиция - никогда не касаться болезненных тем, особенно на свиданиях. Погода, политика, мода, искусство, глупости, да что угодно, только не значимое. Никаких вопросов о зарплате. Получает много – подумает, что не интересен, получает мало - подумает, что вы ищете, куда податься. Не касайтесь скользких тем, потому что рыбка сорвётся.

Он замолкает, изменяется, бледнеет, словно старый телевизор перещёлкивается на сломанный канал. Тело сжимается и разжимается как пружина, мускулы суетятся под тканью. Омут памяти захватывает сознание, отражая тени прошлого, одноклассников, знакомых, семью. Сперва он говорит медленно, потом всё быстрее и быстрее. Как старый проигрыватель, который вот-вот разгонится. 

Я молчу, поздно сворачивать.

Маленький разговор превращается в монолог. Больше не хочется воображать его голым на столе. Он вспоминает про детство, про школу, вспоминает, кто травил его и издевался. Его губы иногда искажаются, отражая зов гнева, когда он сладко зачитывает годами заученный приговор. Перечисляет каждого, словно судья, по имени. Кто спился, кто потерялся, кто прогулялся. А он? А он, конечно же, выжил и доказал всем. Когда он говорит, что у него отличная работа и высокая зарплата - это звучит как злая насмешка. Как если бы человек, которому отрезали ноги, хвастался, что его носят на носилках, и наконец-то ему не требуется ходить.

Сижу, словно на похоронах, читая, скрытые на лбу, в свежих морщинах, строки про стыд, про боль, про всепоглощающую месть, про мысль о том, что он сделал всё сам. Я в ужасе, и не только из-за того, что чувства, проходя через его тело, проходят через моё,... но и в ужасе от того, что упущено главное. 

Никто не был наказан никем. Никто не стал хуже никого. Никому не лучше от никого. И никто не может сделать себя.

Ужас охватывает и потому, что мне тоже нравится думать, будто всем управляю Я. Есть такая традиция: считаться творцом себя. Сказка про человека, который сделал себя сам, известна каждому. Самая древняя, мрачная и самая проклятая традиция. Хотя слова написаны, известны, никто не смеет поднять их из бездны и произнести вслух. Как будто проклятая запрещённая картина на самом видном месте, но все делают вид, что её нет.

Я пытаюсь вырваться из ужаса, мысленно бросаю кофейную чашку на пол. Традиция: вы должны вести себя хорошо. В воображении чашка медленно падает и разлетается, будто хрустальная, на тысячи осколков. Как и человек предо мной, словно склеенный детскими руками, неумело и неуклюже, но остающийся суммой частей, а не целым. Он смотрит на меня без слов и, возможно догадывается, что снова и снова я разбиваю чашку, имея власть только над воображаемым, точно как и он сам. Его щёки наливаются румянцем, глаза блестят, а моя рука тянется к зонту, который еще не был использован. Я понимаю, что должно случиться. Но есть традиция: если вы собираетесь плакать…. 

Запишите. Если вы собираетесь заплакать, вам нужно сперва выпустить одну слезу слева, а потом, через минуту, вторую – справа. Не перепутайте! И главное, вы не можете закатывать истерику, кричать или бить ногами. Вы должны держать себя в руках, как и все остальные дни до тех пор, пока смерть не освободит вас. Не освободит от обязанностей, которые вы никогда не брали по собственной воле.

Я смотрю, не отрывая глаз. Он расправляет широкие плечи, губы неопределённо изгибаются и воображаемые осколки личности вдруг сходятся воедино так великолепно, что приходится сдерживаться, лишь бы не закричать. От радости. В его лице читается самое прекрасное, что может случиться в человеке: принятие слабости и свобода. Время замерло, чтобы память наелась сполна и запомнила истинную красоту. Чтобы она унесла с собой хотя бы частицу того, чего не каждый день увидеть, и не каждую ночь познать.

Но традиции возвращаются. Его руки смыкаются, он восстанавливает утраченную власть над телом, на котором как на трупе Франкенштейна снова проступают тряпичные швы. Я пытаюсь удерживать в памяти то, что видел несколько секунд назад, отмахиваясь от чувства беспомощности и удивляясь, как сложно признать хрупкость, даже если ведаешь о ней. 

Что случилось с нами? В какой яме человечество откопало скрижали? Не знаю. Но это не случилось ни на горе, ни на небе. Их достали из пропасти, самой тёмной страшной пропасти, куда только заглядывал человек. Ему не пройти мимо ни за что. Никакими хитростями, никакими традициями не отменить того, что он слаб и никогда не будет править собой, как бы того хотел.

Я бы мог произнести всё вслух, но как же?! Если никто не услышит, а если и услышит, то возненавидит. Незнание по желанию, акрасия: когда всё понимаю – но не хочу. Ведь нет секрета, но кто же рискнёт? По крайне мере до тех пор, пока не узнают о том, что слабость и хрупкость прекрасны. Пока не увидят, что бесконечно малое и незаметное и есть самое дорогое, настоящее стоящее. Как же об этом говорить, если традиции сильны? Если они и есть тот самый тайный клей, которым собраны тряпичные осколки общества, и без которого оно снова рискует развалиться на миллиард кусков. Что если ничего кроме традиций не удерживает человечество от того, чтобы оно уничтожилось, а что если наоборот? Традициям поклоняются не ради мудрости, а из-за страха остракизма, но именно они разрывают душу на одинокие обрывки, и они же связывают эти обрывки в нелепый комок одиночества.

По традиции я должен был бы ему сочувствовать, взять за руку или обнять. Я собирался снять с него одежду, но получилось, что он снял кожу, и это нисколько не романтично. 

На улице мы оба молчали, я наблюдал, как его лицо мелькает в свете сломанного фонаря, который то и дело заикался, мигал. Мы пожали руки в полной темноте, по традиции и по традиции обещали связаться. По традиции люди стараются не высказывать правду в лицо, потому что считается, что правда, брошенная в лицо, - что брызги грязи, заставляет того, кто произносит, нести ответственность. А зачем нести ответственность, если всё и так уже ясно, правда?

* * *

Он звонил. Снова и снова. Снова и снова, каждый раз инициируя и отменяя встречу. И в этом некого винить, ведь одно дело встретиться с тем, кто видел тебя без одежды, а другое дело – без традиций…

Звонки ушли в СМС с текстом «как дела», пока не исчезли полностью наподобие того, как исчезают следы на песке.

По традиции я должен был бы оставить финал обнадёживающим. Должен написать о том, что любовь побеждает, что разбитые чашки склеиваются, если сильно того захотят, а человеку под силу изменить человека. Я должен копировать традиции, чтобы вы несли их дальше, как несли свой крест те, кто прожили в преклонении перед ними. Мне нужно посеять надежду. Но посеять на поле страха, как сделал писатель, которого читал я, и писатель, которого копировал тот, кого читал я, и сказитель, которого слушал тот тысячи лет назад, кого копировал тот, кого читал я. По традиции я должен сделать всё перед страхом забвения. Потому что не писатели копируют идеи, а идеи копируют писателей. Традиции создают нас. Они управляют нами и определяют.

Но больше всего меня пугает иной страх. Страх потерять те секунды свободы, которые иногда случаются, и которые так безумно тяжело прожить самому. Но стоит?!