Эпизод 3. Чья победа?

Многое из того, что было дальше, слилось теперь воедино – страх лисицы не то быть задавленной, не то потерять чувство смычка скомкал все в одну снежинку. Острую, идеальной геометрии, насмешливую в этой своей идеальности, как парадокс Зенона.

…Первый поцелуй под фонарем. Мы просто идем, болтаем, и вдруг ты поворачиваешься ко мне, задаешь какой-то вопрос. Меня окутывает мгновенная тишина, я не слышу, я только вижу тебя, как ты кусаешь губы, нервно барабаня по лямке скрипичного чехла, в котором лежит недовольный Антонио, отлакированный, перетянутый новыми струнами и чрезвычайно чопорный. Недовольный тем, что хозяйка на сегодня о нем, кажется, забудет. А потом тишину вдруг пробивает хруст снега, недоуменное любопытное лисье повизгивание – моя лисица аж привстала на задние лапы – и…

Дыхание становится одним на двоих, рождая путаницу местоимений, тел, пальцев, неловко сцепившихся, неудобно, но отчаянно тянущихся ближе.

…Она была сумасшедшей, правда, просто сумасшедшей. Мы могли рисовать на камушках ноты и кидать их с железнодорожного моста в проносящиеся вагоны с углем. Могли искать заброшенную церковь, чтобы найти там удивительно чистые краски непонятно как уцелевшей фрески.

Богоматерь взирала с первозданной строгостью на двух присмиревших девчонок, одна из которых, непокорно тряхнув головой, тут же достала скрипку и сыграла колыбельную для ее малыша.

Я была как избавившийся от цветовой слепоты художник, как… Не знаю. Честно, не знаю, где и кем я была и что тогда ожило и отогрелось. Эмоции шевелились, жили, хлопали крыльями, и лисица – на удивление – не пыталась их ловить.

…Но они не уходили – мои сны. Те, в которых я тонула, захлебывалась и слышала отдающееся эхо проклятия. Днем было смешно – подумаешь, а ночью словно звучали в ушах бабушкины слова: «Был у тебя прапрапрадед – цыган, полюбил он девушку, а она его бросила. Пошел тот Вано и утопился. Так потом его сестра пришла к той девице, Елене, и прокляла нас всех до какого-то колена – дескать, будем мы холодны, как змеи, пока не придет тот, кто сдерет верхнюю кожу». От простоты и обыденности, с которой звучала эта семейная сказка, становилось не по себе, хоть я никогда в подобное и не верила. Но часто я тонула вместе с этим несчастным Вано, он молча и упорно шел ко дну, а меня это жутко злило. Как можно так бездарно продарить себя лесному омуту и русалкам, они же в наших северных мифах такие злобные твари!

Анна, услышав эту историю, решительно засунула Антонио обратно в его чехол, заботливо обитый бархатом, защелкнула скрипку и потянула меня за руку.

…Мы гуляли до утра. Что мы делали? Ха, помню я, что ли. Вон лисица тоже возмущенно фыркает и насмешливо выглядывает из-за снежного холма, поблескивая черными глазами. Помню только то, что сны потом надолго ушли, а когда они возвращались, мы брали скрипку и шли. Не «куда», а просто. Это только она могла понять – странная семейная история, невесть откуда идущие кошмары и холодный пот из-за цыгана, который то ли был, то ли нет – да, только она, так мне тогда казалось. Даже недоверчивая лисица иногда подходила к краю моего пузыря и смотрела на синие глаза, поглощенные нотами – ведь если бы они дали мне утонуть, утонули бы и ее четыре лапы, пятый хвост…